бумагу написал, мол, кобыла списанная и налогом не облагается.
– А когда вы сможете отвезти нас? – тихонечко спросила Лиза.
Оценивающий взгляд Арсения пробежал по Лизе:
– А ты-то лошадь запрячь сумеешь?
Лиза кивнула.
– Ну, тогда давай так сделаем: завтра утром я приведу её, волокуши сделаю, поклажу увязать помогу, и отправляйтесь с богом. Только дома привяжи её на длинных вожжах, там, где травка зелёная найдётся, да по вечерам на речку её водить надобно, чтобы напоить. Бабушке поклон передашь от Арсения, – он усмехнулся, – которому она водицы из речки черпала, – он снова расплылся в улыбке.
Интересно было наблюдать, как этот суровый таёжный человек преображается, когда уходит в приятные ему воспоминания, когда на его загорелом, нет, скорее, обветренном морщинистом лице появляется открытая добродушная улыбка.
Уродующий его шрам уже не казался таким безобразным, он даже помогал раскрыть тайны в истории этого человека, проникнуть в его переживания, насладиться изобилующим, дарящимся всем жизненным опытом. Серёгин почему-то готов был полностью довериться этому человеку, но расчехлить свой фотоаппарат он не решался. А ведь такой типаж…
– Какую водицу? – спросил Серёгин, предчувствуя новую историю.
– Сейчас, – сказал Арсений Серёгину и снова обратился к Лизе: – А я денька через четыре подойду, мне лабаз надо справить, а то мыши-то все сухари растащат, да кулёмки надо обойти проверить, а потом и за лошадкой приду… А Сергею хуже-то не будет? – спросил он, чуть понизив голос.
Лиза мотнула головой.
– Ну, из-за россказней моих.
Лиза снова замотала: «Нет-нет, не должно».
Арсений чуть отодвинулся от стола, вытянул в сторону ноги, потянулся, хрустнув костями, подождал, пока Серёгин устроится поудобнее и начал:
– С водой – это тоже целая история, нет, история, конечно, не с водой, а со мной была… Женился я, значит, как с войны-то пришёл, мне тогда уже ведь тридцатый годок был. Нюрка красавицей была, и не глупая, несмотря на то, что не грамотная. И до сих пор ведь не выучилась, а ведь лучше любого бухгалтера учёт ведёт, у неё в амбаре на бревне какие-то палочки, крестики, кружочки всякие мелом нарисованы, всё знает, всё помнит, ну да ладно, не про это хотел-то…
Лет пятнадцать прожили мы с ней душа в душу, шестерых ребятишек нарожали, а потом ни с того ни с сего грызня меж нами началась. Я ей слово – она мне два, я ей два – она мне три, дальше – больше, посуду бьём. Я всегда парнем горячим был – дверь один раз вместе с косяком вынес, дети, стыдно сказать, к соседям убегали, страшно, значит, им так было. Уходил от греха подальше, но тоже не мог без неё. Вернусь домой – Анна довольная, что вернулся, говорит, что соскучилась, – любовь, стало быть. Два дня, ну, три длится любовь эта, а потом по-новой всё. Сглазили, стало быть, семью нашу, из зависти,
