часто объяснял. Однако мое личное мнение о Гильоме дю Масе так и не определилось. Можно не любить человека, однако признавать его достоинства. Прошу тебя, Алаис, ответь на вопрос. От твоего ответа зависит очень многое.
Вспомнился спящий Гильом. Глаза, темные и влекущие, как магнитный камень; губы, целующие ее запястье. Вспомнилось так ярко, что закружилась голова.
– Я не могу ответить, – наконец решилась она.
– Ах так, – выдохнул Пеллетье. – Хорошо, хорошо. Я понимаю…
– Со всем уважением, paire, но ничего ты не понимаешь, – вспыхнула Алаис. – Я ничего не говорила.
Он повернулся к дочери:
– Ты сказала Гильому, что я за тобой послал?
– Я же сказала, что с ним не виделась, и… и нехорошо тебе так допрашивать меня. Заставлять меня делать выбор между верностью ему и тебе. – Алаис начала вставать. – Так что, мессире, если ты больше не нуждаешься в моем присутствии в такой поздний час, я прошу о позволении удалиться.
Пеллетье понял, что пора разрядить ситуацию:
– Сядь, сядь. Вижу, что обидел. Прости. У меня не было такого намерения.
Он протянул дочери руку. Чуть помедлив, Алаис приняла ее.
– Я не собирался говорить загадками. Дело в том, что я сам не могу решиться. Сегодня вечером я получил очень важное сообщение, Алаис, и последние несколько часов пытался решить, что делать, взвешивал разные возможности. Я уже думал, что избрал единственный путь, когда посылал за тобой, и тем не менее продолжал сомневаться.
Алаис встретила его взгляд:
– И что же теперь?
– Теперь мне ясно, что делать. Да, я думаю, что вижу единственный путь.
Кровь отлила у Алаис от щек.
– Значит, война все-таки будет, – сказала она неожиданно мягко.
– Да, думаю, это неизбежно. Судя по всему, ничего хорошего ждать не приходится. Ничего не поделаешь, мы попали в водоворот, с которым нашими силами не совладать, сколько бы мы ни старались убедить себя в обратном. – Он помолчал. – Но и это еще не главное, Алаис. И если в Монпелье дело обернется плохо, то, возможно, у меня уже не будет возможности… рассказать тебе.
– Что может быть важнее угрозы войны?
– Я не могу сказать больше, пока ты не дашь слова, что сказанное сегодня здесь останется между нами.
– Потому ты и спрашивал про Гильома?
– Отчасти поэтому, – признал он, – но не только. Но сперва я должен поверить, что сказанное останется в этих четырех стенах.
– Я обещаю, – твердо сказала Алаис.
Пеллетье еще раз вздохнул, но в голосе его послышалось облегчение. Жребий брошен, он сделал выбор. Осталось справиться с последствиями, каковы бы они ни были.
– Эта история, – заговорил он, – началась в древней стране Египет несколько тысячелетий назад. Это – история Грааля.
Пеллетье продолжал рассказ, пока не выгорело масло в светильнике.
Двор под окном затих: шумный люд
