собой. Но ты только подумай, если человек находится в безвыходной ситуации, и жизнь только что дала ему по башке, имеет ли он право? Может ли физически? Захочет ли он отомстить мирозданию за свою, скажем, болезнь?
– Думаю да, – он сдался.
– И никто его не остановит?
– Похоже на то.
Внезапно лицо Алекса сделалось очень серьезным и хмурым.
– Я хочу написать об этом курсовую.
– У Стокманна?
– У кого же еще.
– Он не примет.
– Почему?
– Ты же знаешь его, он слишком консервативен для того, чтобы вникать в твою тему. Скажет, что это “Раскольничество”.
***
– Что это? – медленно спросил Гэбриэл, он отчаянно пытался сохранять самообладание, в аудитории был весь второй курс – Что это такое, я спрашиваю вас, молодой человек?
Алекс покраснел, но был твердо намерен держаться гордо.
– Это моя курсовая.
– Я вижу, что это ваша курсовая. Но это не та курсовая, над которой мы с вами работали два месяца.
– Я решил, что эта тема для меня важнее.
– А я ставлю оценку за ту курсовую, которую ожидал получить. То есть ноль.
– Почему?
– У вас синдром бога, Алекс. Я не собираюсь его поощрять, особенно в рамках вашего обучения.
Алекс покраснел еще больше, собрал вещи, и молча вышел, хлопнув за собой дверью. А выйдя, еще и пнул несчастную дверь ногой, тут же сморщив лицо от боли. “У меня все получается наперекосяк. Я ничего не могу сделать нормально, даже уйти”.
Роберту было невыносимо смотреть на эту сцену. Он хотел побежать за другом и поговорить с ним, но в то же время он не мог уйти. Между ним и профессором как будто установилась телепатическая связь: он одним взглядом говорил Роберту: “Не иди за ним. Ему нужно преподать урок. Я могу сделать тебя специалистом. А что он тебе даст?”
Он так и сидел до конца занятия, раздумывая над тем, правильно ли сделал, что остался в аудитории.
Когда студенты разошлись, а Гэбриэл упаковывал в чемодан последние курсовые, Роберт решился подойти к нему. Даже сейчас он помнит этот разговор слово в слово, и может, как будто наяву, увидеть помещение, сшитые курсовые, лицо профессора и плинтус, на который он смотрел во время беседы.
– Вам не кажется, что Алекс ведет себя странно? – взгляд устремился на лицо Гэбриэла, потом на плинтус.
– В каком это смысле?
– Он слишком увлечен темой убийства.
– Вы про курсовую? В этом нет ничего уникального, каждого второго юношу его возраста заботят темы жизни и смерти. Прибавьте к этому максимализм, тяжелый переходный возраст, тяжелое детство, где мать отказалась от него, и получится то, что у вашего друга на душе.
– Вообще-то я не про курсовую. Не знаю как вам сказать… Но он говорит об убийствах, всегда примеряя роль убийцы на себя. Это тоже нормально?
– И
