пообещал Саша.
Так я узнал, кому Любка подарила свое девство.
Саша свое обещание не сдержал. Он дал-таки мне в глаз, несмотря на то, что Любка перестала для меня существовать.
– За что? – пропищал я.
– Сам знаешь за что, – сказал Саша.
Будь я поумнее, то настроил бы себе воздушных замков. Например, вообразил бы, что он меня ревнует. Но тогда моих мозгов хватило лишь на то, чтобы обрадоваться его твердому, стремительному, как молния, кулаку.
Я был рад, что схлопотал от него фингал. В ранней юности у меня еще были силы на жертвенную любовь, а в нашем классе ее был достоен только Саша. Остальные мальчики были ужасно немужественными. Одно слово – мальчики.
Так вот. Саша был очень красивым. Но любил я его не только за красоту, но и за короткие ноги. По отдельности его ноги были очень красивые, и торс тоже – очень развитой, а вместе они плохо сочетались, отчего казалось, что Саша не идет, а перекатывается, как вагонетка. Ашота такой мужчина сразу бы оттолкнул, а в моей душе он пробудил сильную любовь. Мне было жалко красивого Сашу за его изъян, и это поднимало мое чувство на невыносимую высоту. А вот если бы он был совсем уж идеальным красавцем, то я ни за что не позволил бы себе его любить. Я бы ему поклонялся, но, согласитесь, к любви это никакого отношения не имеет.
Да, я совершенно точно знаю, что абсолютное совершенство вызывает не любовь, а благоговение, и поэтому не завидую красавцам без изъянов.
Один мой знакомый художник, которого по случайности тоже зовут Сашей, был влюблен в натурщика и изображал его похабным Бахусом. Сохраняя сходство, Саша искажал совершенные пропорции натурщика, то удлиняя его нос в грушу, то приделывая ему складки на животе.
– Иначе я сойду от него с ума, – пояснил Саша, показывая карандашные наброски.
– Может, тебе с ним лучше переспать, чем так уродовать? – предложил я.
Саша-художник вспыхнул и решительным движением смел все рисунки в папку. Творческим людям нельзя мешать быть несчастливо влюбленными. Они от этого звереют и могут наделать глупостей. Вот и Саша-художник выгнал меня в шею из своей студии, лишив себя моих советов.
Потом они все-таки переспали, но продолжения у любви не было. Саша-художник ожидал от совершенного тела совершенной души, а натурщик был косноязычен. Наверное, неумение складно говорить было для Саши-художника не мелким, а большим изъяном. Не та пропорция. Сейчас Саша-художник рисует только животных. Днями напролет рисует львов и мартышек в зоопарке. Я его понимаю. Он не знает их языка и их возможное косноязычие не похерит его любви. С ними он счастлив.
Впрочем, положа руку на сердце, я тоже счастлив, что Саша-художник только раз переспал с натурщиком. У меня дух захватывает, когда я думаю, что однажды встречу того безымянного натурщика и, зная, что он свободен, запросто к нему подойду. Конечно, я не буду говорить, что
