пологом ночной тьмы, а в блеске росы горят звуки моей музыки, горят и светятся как драгоценные камни. Что в моем голосе торжество великих сил любви и добра, что он льется свободно, как водопад в горах или, как чайка, парит над изумрудной морской волной. Что он легок – как тополиный пух или как маленькое облачко с золотистым краем, подгоняемое утренним бризом. А теперь!…. Мне иногда кажется, что ты даже не знаешь о существовании таких слов.
– Не груби мне. Лучше подай вот ту чашу. И глупости это все. Никогда я такого не говорила.
– Говорила!
– Нет. Не говорила. Потому что ты никогда так не пел.
Орфей в ярости вскочил со скамьи и запустил стоявшей на столе чашей в окно. Сухой горох, заполнявший ее по самый край, с дробным стуком раскатился по полу.
– Как ты смеешь! Ты, ты….. – он задыхался, в глазах потемнело.
Эвридика спокойно повернулась и плеснула в него водой из кувшина, который держала в руках. Не в лицо, нет, на грудь – просто чтобы остановить приступ.
Черное проклятие вырвалось изо рта, он скорчился и рухнул на скамью. Злые слезы покатились из глаз. Он обхватил голову руками. Эвридика поставила перед ним кружку с водой и, присев рядом, начала гладить по волосам.
– Ты устал. Тебе нужно поспать. И не нужно никуда ходить. Останься дома. Бог с ним, с крыльцом. Позовем кого-нибудь. Мне предлагали хорошие деньги за те розы, что в углу сада, здесь ведь ни у кого таких нет. Я продам их, и починим крыльцо.
Орфей недоверчиво покосился на жену.
– Но эта роза – твоя любимица! Ты столько труда положила на нее.
Эвридика беспечно махнула рукой.
– Подумаешь, выращу новую, еще лучше. А ты, давай, или ложись, или пойди в сад.
– Тебе нужно что-то там сделать?
– Нет. Ты просто погуляй среди цветов. Поговори с ними. Расскажи им что-нибудь. А они расскажут тебе свои истории. А потом ты сложишь песню, и может быть, она будет настолько хороша, что я и вправду вспомню все эти слова про утренний бриз, водопады и торжество добра.
Орфей молчал. Эвридика подхватила его под руку и попыталась поднять со скамьи.
– Иди же, иди!
– Всеблагие Боги! – вырвалось у него. – Неужели ты и вправду ничего не помнишь?!
Он встал и вышел во двор.
Тоненькая девушка, пышноволосая, с глазами, как у олененка, широко распахнутыми, странного зеленоватого оттенка, с капризно изогнутым ртом и тронутым россыпью веснушек, точеным носиком, печально смотрела ему вслед. Она и вправду не помнила почти ничего из того, что он ей рассказывал. Ей казалось, что они всегда жили здесь, в этом глухом лесном уголке, у берегов широкого ручья. И всегда здесь было пусто. Прохожие были редки, до ближайшего селения нужно было идти часа три-четыре. Лесом, напрямую, было быстрее, но это если налегке. А если с поклажей, то лучше по дороге – она шла вниз, под гору, а потом по равнине, вдоль склона, где даже в самый жаркий день можно было отдохнуть в тени деревьев. Обратный же путь мог стать настоящим испытанием, особенно если ты возвращался
