я, бедный мальчик.
Я протянула руку и дотронулась до его плеча. Мне захотелось поцеловать его, погладить буйную растительность у него на груди. Но мое новое восприятие его девственной красоты было еще слишком хрупким. Если бы он проснулся и, как обычно, грубо поцеловал меня, начал бы тискать мои ребра, оно бы испарилось. Поэтому я ограничилась глядением и поглаживанием его мощного волосатого плеча.
Отец купил себе новые очки – а-ля гонщик в круглой золотисто-розовой оправе. Вот он стоит на пороге моей комнаты, придерживая оправу рукой, картинно согнутой в локте.
– Как тебе, Бобби? – спрашивает он.
– Что? – говорю я.
Я лежу в темноте, в наушниках, слушая “Джетро Талл”. Я так глубоко погрузился в музыку, что не могу сразу вернуться в этот мир причинно-следственных связей.
– Как тебе, Бобби? – повторяет отец.
– Не знаю, – отвечаю я.
Ему нужно было чуть-чуть подождать с вопросом, дать мне опомниться.
Отец показывает себе на голову. Он включил свет и стоит теперь залитый стоваттными лучами, разорвавшими комнатный полумрак.
Как мне его голова? Сложный вопрос. Может быть, даже выходящий за пределы моей компетенции.
– Ну… – бормочу я и замолкаю.
– Очки, – говорит он. – Бобби, я купил себе новые очки.
Проходит еще какое-то время.
– Как тебе? – говорит он. – Может, я уже староват для такой оправы?
– Не знаю, – говорю я.
Я понимаю, как глупо и бездарно я отвечаю. Но его вопросы ставят меня в тупик, как если бы он был ангелом, говорящим загадками.
Отец делает глубокий вдох и медленно выдыхает – долгий свистящий звук, как будто из него выпускают воздух.
– Ну ладно, – говорит он. – Пойду готовить обед.
– Хорошо, папа, – говорю я, пытаясь изобразить искреннее воодушевление и благожелательность.
Кстати, чья сегодня очередь готовить обед? Сегодня вторник. Значит, его. Все правильно.
И лишь после того как его силуэт исчезает из дверного проема, я понимаю, что на самом деле он задавал мне совсем простые вопросы. Он сменил роговые очки на новые, в стиле “гонщик”, и хотел услышать мое одобрение. Нужно пойти на кухню и поговорить с ним. Однако я этого не делаю. Эгоизм побеждает, и я, выключив свет, снова проваливаюсь в музыку.
Спустя какое-то время отец зовет меня обедать. Он поджарил отбивные и разогрел замороженные картофельные котлеты. Он пьет виски из бокала, разрисованного идеально круглыми апельсиновыми дольками, похожими на велосипедные колеса.
Мы начинаем есть, окружив себя ровным молчанием без единого шва, герметичным и гладким, как полиэтиленовая пленка. Наконец я говорю:
– Хорошие очки. Ну, в смысле мне нравятся.
– А они не слишком молодежные? Может
