так, словно их уложили там, чтобы обозначить проезжую часть. Кое-где между пальмами виднелись деревья похожие на саксаул.
Еще одной важной составляющей пейзажа были котлованы, выглядевшие черными прорехами на зеленом платье. Располагались они хаотично, имели площадь от нескольких десятков квадратных метров до километра, а облака плотного темного тумана над ними не позволяли судить о том, что скрывалось внизу.
Георгий приблизился к краю плиты и тут же отпрянул назад – один из зловещих котлованов находился прямо у него под ногами.
Заросли бородавочника обступали его со всех сторон, но резко обрывались в десятке метров от края темной дыры – дальше была черная, словно обугленная земля, над которой клубился непроницаемый даже для вездесущих солнечных лучей, туман.
Мальцев опять, на этот раз осторожно, приблизился к краю плиты, чтобы лучше рассмотреть провал, но вдруг ощутил головокружение, сопровождавшееся звоном в ушах.
Стоило ему отойти от края плиты на несколько метров, как все прекратилось. Георгий решил оставить котлован в покое и вернулся к осмотру местности. Внимание его привлекло возвышение, не походившее на остальные холмы. Вертикальное, похожее на башню с бойницами на гребне, оно не было укрыто растительностью или кем-то очищено от нее.
Мальцев несколько минут всматривался в то, что назвал башней, пока не понял, что название соответствует действительности. Это была не просто башня. На ней сохранился черный круг циферблата и даже остатки римских цифр.
От верхней части с ее зеленым шпилем и рубиновой звездой не осталось и следа, но спутать Спасскую башню московского Кремля с чем-то другим было невозможно.
Георгий вновь почувствовал головокружение – на этот раз от осознания того, где он находится. Москвич был там, где ему и положено – в столице России и матушке русских городов. Всего в каких-нибудь пяти-десяти километрах от центра. Однако того, что называлось «центром» больше не существовало, а один из символов Москвы выглядел так, словно за ним не ухаживали лет…
Ноги Мальцева начали подкашиваться и он вынужден был сесть. Лет сто. Не меньше. Примерно столько он храпел в своем анабиозе. Тут уж не могло быть никаких «или». Москва накрылась медным тазом, а на месте, где когда-то стояла первопрестольная, теперь росли кокосовые, мать их так, пальмы.
Плевать теперь на то, маньяк он или нет. Будущему нет никакого дела, до темных тайн мамонта, выползшего из своей пещеры. И возвращение памяти ему теперь ни к чему. Не приведи Господь, еще вспомнит родственников и семью, которые давным-давно умерли.
Что теперь, после полной идентификации? Он знает, что проспал Конец Света, ему известно, что Земля очистилась от налета грязи именовавшегося цивилизацией. Что дальше? Как жить мумии фараона, вылезшей из саркофага?
При воспоминании о саркофаге Георгию захотелось вернуться под землю. Там хоть все знакомо, а здесь – он чужой.
Мальцев хотел
