о бензине, а потому в борьбе над усталостью и суеверием верх одержала жадность. «Жаба придушила».
– Вам куда?
Поздно спохватилась. Солидные, импозантные мужчины вблизи оказались банальными интеллигентными алкашами. Их отпечатанное на лицах интеллигентное прошлое уже поблекло и почти стерлось, а страсть к спиртному, наоборот, проступала ярким клеймом. Слишком оживленные, горлопанят, хлопают друг друга по плечам, что-то доказывают, перебивая друг друга. А один и вовсе такой отвратный, с опухшим, в царапинах, носом, весь распахнутый: и куртка не застегнута, и шарф вот-вот соскользнет, и жидкие, длинные волосы, обрамляющие лысину, треплются ветром как попало; брызжет слюной, размахивает руками, даром что в очках. Вот при виде этих очков ей вдруг стало тоскливо так, тревожно.
– Шеф, тут рядом, прямо, три остановки!
– Сто рублей!
– Обижаешь, шеф, полтинник. Ой, баба! Мужики, посмотрите, баба за рулем! Бля, что творится на белом свете!
– Страшная?
– Красотка!
– Где баба, где баба? Дайте потрогать.
Совсем оглушили. Самый пьяный, поцарапанный, в очках, открыл заднюю дверь и свалился на сиденье. Угораздило же ее остановиться возле этой группы омерзительных алкашей! Напились в честь Женского дня, а жены наверняка дома, ждут их с натруженными за день руками, с начищенными полами и посудой и с полным холодильником наготовленной снеди. А вдруг да и не ждут, наоборот, мечтают выспаться всласть в надежде, что свалится их благоверный в канаву или на худой конец переночует в ментовском обезьяннике.
Остальные так же бесцеремонно втиснулись в салон и расселись по-хозяйски, словно в личное такси. Нос к носу рядом с ней оказалась помятая рожа с вывернутыми, в красных прожилках, веками – ни дать ни взять гоголевкий Вий! Скорее отвезти их, пусть даже за полтинник, лишь бы избавиться. Одна радость: она-то, свободная женщина с занятым сердцем, выгрузит их через пару минут и умчится дальше, не обремененная этой обузой.
– Котенок, ты чего такая злая? Посмотрите на нее, надулась. Какие мы гордые, неприступные. Не сердись, котенок, мы безобидные.
– Дай-ка на нее взглянуть. Думаете, лучше других? Клянусь, такая же сучка, как остальные!
Тот самый, с опухшим носом, в очках, схватил ее сзади за плечи, дыхнул в щеку горьким запахом винного перегара.
– Не трогать! Руки! – взвизгнула Лена.
– Димон, ё… убери руки, еще вмажемся в столб, баба – она же за рулем как обезьяна с гранатой. Прости, котенок, это к тебе не относится.
Димон… Неужели… А вдруг?! Лена напряженно вглядывалась в панорамное зеркало, пытаясь разглядеть пассажиров на заднем сиденье, но видела лишь одутловатые, осовевшие лица мужчин. Тот, что в очках, поцарапанный Димон, был также незнаком ей. И чего она так разволновалась? Обрюзгшие щеки, мокрые губы, широкая, исцарапанная переносица, спутанные космы стальными прядями кое-как прикрывают лысеющее темя. А главное – выражение! Казалось, он плохо соображал, где он, с кем и что с ним происходит.
