Початок шваркнул ладонью по лоснящемуся по-ясу, – но, черт возьми, всех денег не соберешь!
Он замолчал, глубоко хватил пахнущего лимоном воздуха и причмокнул губами, будто смакуя душистое вино.
– Знаешь, Терези, лихорадка к пиастрам у меня по-убавилась на пинту-другую… Зато появилось желание жить! Надо бежать! Ты со мной?
Она нервно рассмеялась, отпрянула от отца. В быстрых движениях сквозила природная грация, недоступная белым женщинам. Она уже была донельзя сыта выкрутасами папаши и, признаться, привыкла к ним, как привыкают в Мексике к угонам скота индейцами.
– Знаешь, – вспыхнула она, – охранять тебя и даже слушать у меня нет желания. Хочешь – беги! Я остаюсь, ты стал просто противен мне… Такая подлость! Тебя вообще нельзя знакомить с порядочными людьми!
– С такими, как твой андалузский жеребец?
– Замолчи и не трогай его!
– Тихо, ты, кобыла стоялая! – Муньос сплюнул черную от табака слюну на разбитое колесо кареты, и голос его зазвучал как трещотка гремучей змеи. – Гляди-ка, нельзя знакомить! А я скажу тебе, что нельзя всю жизнь отсиживаться в курятнике. Да если хочешь знать, отец твой – хоть куда! И что ты вынюхала во мне плохого? Вот раньше я был… – Антонио по обыкновению врал, себя не помня. – В те годы, когда тебя не было и в замыслах, я был лихим кабальеро! Творил зло и добро, как хлеб маслом мазал… Но ты не думай, – он пьяно осклабился и запрокинул тыкву, – не я был такой, а жизнь… Прирезать на дороге человека, лишить его славного имени – для меня было всё едино. Вот моя голова – тогда я не верил в Иисуса!
– И когда же поверил?
– Когда родилась ты и боднула сей чертов мир криком. Вот с тех пор, дочка.
Он вновь собирался оросить глотку, но дочь вырвала тыкву и выплеснула остатки:
– Но-но, без рук, па! Я выполнила всего-навсего просьбу матушки и дона Диего. И не смотри на меня так. Хватит пить!
– Ого, и только? А у меня такое чувство, дочка, что ты мне за что-то мстишь. Но смотри, если что… – он по-грозил большущим волосатым кулаком, – ведь в моих жилах, если хочешь знать…
– Не хочу, и так знаю: одна мескалерская водка булькает. Бери ружье, и едем. Сердцем чувствую: в ущелье что-то неладно…
– Да ты совсем рехнулась! Стоило появиться этому чертову испанцу, и ты утопила в его объятиях все мои надежды. И зачем он тебе нужен такой? Каждый раз, ко-гда он будет уходить на войну, ты будешь медленно умирать и просыпаться в ужасе, ясно? Ну, что ты на меня пялишься, будто я тебя воровать заставляю? Дырку протрешь. И не хмурь брови! Выбрось его из башки. Пусть вон лошадь думает, у нее голова больше.
Глаза девушки обожгло слезами. Такой тон был хуже всякой порки. Обида и злость оглушили ее, взвинтили нервы…
Она почти не слышала папашиной болтовни вперемежку с чавканьем. Тот между делом успел расправиться с отварным куском вчерашней холодной мулятины, что завалялся в суме. Тереза подавленно
