Зачем?… – растерянно бормочет Ксения Павловна и тут же торопливо соглашается: – Да… пожалуй… Конечно, я возьму…
Она даже забывает поблагодарить дарителей, а те уже садятся в машину, уже трогаются… И пес, с силой натянув поводок, рвется за ними… Ух и силища! И мужчина, притормозив, кричит из окна:
– Привяжи его на пару дней и не давай ничего жрать! А когда перебесится, плесни чего-нибудь в миску…
И пес, услышав голос хозяина, заскулил, завыл… Разве такое презрение к себе вынесешь? Такое полное равнодушие…
– За что вы его?… – кричит, едва удерживая собаку, Ксения Павловна, – Почему его надо убивать?
– Потому что он трус и дерьмо.
2
Собачья память огромна. Это память о многих и многих поколениях, прирученных и переиначенных человеком ради его грубо практических целей: о поколениях охотников, сторожей, спасателей, пастухов и убийц… о поколениях, отмеченных совершенством творения, о поколениях монстров…
Санто Ратто или попросту Рэт не знал, что его окрестили «Крысой», ничего к этому не добавив; но в его собачьей памяти хранились смутные картины его прежних жизней, его прежних обличий. Он помнил свою прародительницу – белую кордобскую бойцовую собаку, своей свирепостью соперничавшую с другим его предком, бультерьером; помнил железные хватки бордоского дога и английского бульдога, от которых унаследовал страшные, выжимающие тридцать с лишним атмосфер челюсти; помнил захватывающие картины охоты, ошеломляющее обилие восхитительных запахов, воспринимаемых чутким носом английского пойнтера, самого благородного из его многочисленных предков; в его крови бурлили воспоминания о фантастически смелом ирландском волкодаве, о немецком доге и боксере; в его памяти хранились картины горных перевалов, пропастей и отвесных скал, с тех самых пор, когда он был мощной и выносливой пиренейской горной овчаркой; и всю свою непредсказуемость и хитрость он унаследовал от сварливого и задиристого испанского мастина… Рэт помнил еще и многое другое. Помнил бешеную погоню за ягуаром, короткую схватку, восхитительное ощущение силы своих челюстей, стиснувших горло смертельно опасного хищника, предсмертный хрип удушенной кошки… Он помнил еще и другую охоту. Он бежал в сумерках по свежему следу, и он знал, что эта дичь не сможет от него уйти. И увидев мелькнувшую среди деревьев тень беглого негритянского раба, он бесшумно рванулся вперед и… его челюсти сжали затылок жертвы… Его целью было не просто догнать и взять дичь, но и убить ее.
Почти семьдесят лет он охотился в своих прежних жизнях на крупных кошек и на людей. Это был прирожденный, идеальный убийца. Белый ангел смерти.
Но в памяти Рэта есть пробел. Отсутствует звено, соединяющее два взаимоисключающих обстоятельства его родовой истории: отсутствует тот самый миг истины, когда из друга собака превращается в убийцу человека. Одна картина сменяет другую, и в бесконечном разнообразии
