же широкие, круто очерченные бедра, немного полные ягодицы и икры ног, округлые руки, маленькие, крепкие, не требующие лифчиков груди.
За свои двадцать семь лет Лиза успела повидать не только хорошее; было у нее замужество с разводом, была болезнь и смерть отца, и нынешняя ее безработица… Но только хорошее в памяти почему-то у нее и остается – и обещает лучшие времена.
Вытерев измазанные клубничным соком пальцы о край старой клетчатой рубашки и слегка потрепав загривок Рэта, Лиза, весело щуря глаза-щелки, говорит:
– Хочешь клубнички, дружок? – и тычет ему прямо в нос спелой ягодой.
Рэт обнюхивает протянутую к нему руку и, роняя на землю слюну, осторожно – о, как осторожно! – берет зубами клубнику. Он взял эту ягоду так невесомо, почти бестелесно, словно стыдясь своих мощных, предназначенных для удушения челюстей.
– Этот белый крыс, смотри-ка, вегетарианец! – смеется Лиза.
Проглотив клубнику, Рэт снова вопросительно смотрит на Лизу, и она вываливает на ладонь все, что осталось в кружке, облив соком шорты и свои полные, загорелые ноги.
Так же деликатно, как и в первый раз, Рэт берет, одну за другой, все ягоды и принимается вылизывать ладонь Лизы… и ее липкие от сока колени… и тычется мордой ей прямо между ног и со смачным бесстыдством фыркает… И это вызывает у Лизы новый приступ хохота.
– Похабный белый крыс! Откуда ты здесь взялся?
И пока Ксения Павловна рассказывает про серебристый опель и малоприятную пару, Рэт становится на задние лапы, упирается передними в грудь Лизы, приближает к ее лицу свою оскаленную в собачьей улыбке уродливую морду и… начинает совершать вполне непристойные, с точки зрения Ксении Павловны, движения… и лижет Лизу в нос, обдавая ее щеки горячим собачьим дыханием…
– Кого люблю, на том и женюсь! – смеется, отталкивая пса, Лиза, – Белый крыс!
Слишком многие хотели бы вот так, горячо… Слишком много мужчин интересуются ею.
4
В эту ночь обе женщины почти не спали. Закрытый на веранде, Рэт скулил и скулил, брошенный в неизвестность из-менчивой судьбой. Порой он принимался выть, безнадежно и опустошенно, и вой этот повисал в ночной тишине напоминанием об одиночестве и смерти. Зачем ему, убийце, было жить среди людей?
Рэт помнил свой самый первый день у Сильвы. Разгороженный надвое металлической сеткой вольер; на одной половине жили взрослые собаки: три кобеля-ротвейлера, и две суки, ар-гентинский дог и питбультерьер; на другой, куда поначалу по-пал и он сам, жили молодые питбультерьеры. Он возненавидел их с первого взгляда: омерзительные, злобные полосатые выродки. Все они были из одного помета, им только что исполнился месяц, а Рэту было уже три, и он был намного крупнее их; но все-таки они всей стаей, всемером, набросились на него с гадким, визгливым лаем. Сильва удовлетворенно улыбалась, покуривая длинную дамскую сигарету, а стоящий рядом с ней мужчина позвал Рэта по имени и стал науськивать его, явно
