и со своей верой в вечный хлебно-луковый принцып он способен на многое, как, кстати, и товарищ Сталин. Наша общая, единая, могучая хлебно-луковая отрыжка. И если какие- то божьи коровки и кони с нами не согласны, мы отлучим их от нашего светлого будущего:
Я стою в дверях кухни, косясь на тяжелый солдатский ремень, и очевидность щекочет мой бобриком остриженный затылок, кончиком своего бесовского хвоста: «Кони мочатся красиво. Намного красивее, чем люди. Наверняка красивее, чем твой отец.»
Хорошо, что в мире есть хоть что-то, не имеющее отношения к взрастившей меня «почве».
Пристально всматриваясь в родной пейзаж, я вижу лишь смирение и покорность, беспомощно лежащие на рельсах производственной необходимости. Разве смирение – это не моя мать?., разве этот грохочущий по рельсам паровоз – не мой отец? Разве это не мой удел – быть расплющенной в лепешку?…
Тем не менее, что-то не дает моему наследственному смирению пасть до уровня рельсов', мое чувство брезгливости и опрятности. Пионерский галстук, комсомол, воинственный мажор коммунистических маршей, запах гнили и мертвечины. Пойду-ка я лучше к черному коню.
Мне уже скоро девять, и я не обнаруживаю среди родных просторов никаких следов моей родословной; скорее всего, я просто откуда-то свалилась на голову моих родителей и их товарища Сталина. И мой старший брат регулярно доносит – родителям, учителям, соседям – на моего девятилетнего двойника, рассказывающего мне вслух всякие истории: неприличные, непристойные, несусветные. И ко всем этим историям мой девятилетний двойник присочиняет один и тот же счастливый конец: солнечный гимн одуванчиков, и коротконогий вождь-недоучка грозит мне с комода немытым пальцем. Каково ему, вождю и к тому же языковеду, все это выслушивать? Разбитые фарфоровые статуэтки, сломанные расчески, старые коробки с пудрой, засиженные мухами сахарные салфетки, пыльные пузырьки из-под «Красной Москвы» – все это готово прямо сейчас поймать моего девятилетнего двойника на слове… На каком еще слове? Ну хотя бы на этом, бранном, которым я, бывает, рисую портрет вождя: вождь должен быть могучим и выносливым, как тот конь, что каждый день возит в магазин бидоны и ящики, и вождь должен иметь такие же величесивенные, как у коня, члены, ну хотя бы один такой член… но лучше два или три, один величественнее другого… Нельзя сказать, что этот портрет в точности совпадает с тем, что стоит среди разбитых фарфоровых статуэток: портрет на комоде куда скромнее, мельче, скучнее: усы, френч, член…или: член вовсе без френча… Моему старшему брату тоже интересно: как выглядят усы без френча и без члена, и мой девятилетний двойник тут же выбалывает: без френча и без члена усы не выглядят никак или: выглядят как полувоенно-членистый акцент… Немедленно доложить обо всем родителям!., учителям!., соседям!..
Изображать вождей надо с любовью. С любовью к капризной и непредсказуемой истине. Изображая вождя и любя при этом истину, невозможно не обнаружить собственного изумления, упирающегося, как могучий член коня, в податливое
