по курсу!
И то, что меня угораздило посреди этой зимы родиться, можно отнести лишь к издержкам того бесовского, искусительного смеха, что переворачивает вверх дном железные кровати и полые статуи вождей. Я – дитя этого смеха. Бубонная чума дает на мне осечку: на моей летней знойности, на моей жажде прохлады, покоя и тишины…
Кто-то наконец-таки поджег школу, и теперь все мы на свободе, весь наш состав: измученные собственной правильностью учителя, правильный во многих отношениях директор, бараны и овцы. Собственно, школу давно уже следовало бы сжечь, директора сослать на пожизненные курсы марксизма-ленинизма, учителя географии – на северный полюс, учителя ботаники – в Мичуринск… Учитель математики пусть остается сторожем на пепелище: ему все равно, с какой мертвой величиной иметь дело. Учитель труда – тот самый пьяный дядя, которому не лень швырять в овец и баранов молотки, плоскогубцы, клещи и напильники – пусть убирается ко всем чертям, заодно взяв на буксир плаксивый аккордеон с приклеенным к нему учителем пения… и пусть само это пение, выдавленное из затянутых пионерским галстуком глоток, в какой-то свой лагерь сваливает…
Но кто же все-таки поджег школу?
Не исключено, что среди нас, овец и баранов, есть чересчур голодные – и это им бывает охота на фоне наших правильных песен выть. И даже те из них, кому учителя ставят высший овечье-бараний балл, даже они порой пялятся в лес… Да виден ли он отсюда, лес?., за нашими квадратно-гнездовыми посадками, за нашими пеньками… Куда ни глянь – везде лагерь. Так и хочется сказать: «Блин!»
Стоит мне только – не шепча, не произнося, не выкрикивая – к этому бранному слову прикоснуться, как ко мне немедленно поворачивается выбитый из булыжника профиль: грани, шероховатости, крутые изломы… и что-то хрупкое, тонкое, весенне-синее… Блин!
У него наверняка, как и у всех остальных, есть имя. Имя, которое ему дали. Он рисует в тетради чертей и ставит в углу подпись: «Кеша Блинов». Потом, правда, из Кеши пробивается какой-то неизвестный Иннокентий и перечеркивает вместе с чертями написанное… Блин!
Апрельский ветер носит над пепелищем обрывки директорских приказов: загородить, разгородить, перегородить, преградить, отгородить и отстроить заново. Собственно, сгорел только туалет для учителей, и оттуда успели самое главное вынести, и среди этих вещественных доказательств есть неопровержимые – их бы только поддеть, соскрести, смыть… Учитель обществоведения, а ему скоро в заслуженные, сам взялся все это ворошить. А мы, бараны и овцы, торчим себе на пепелище, умиротворенные и почти счастливые; и запах гари – запах нашей синей свободы – щекочет нам носы, и некоторые уже успели прослезиться… И плеть директорского приказа вот- вот перешибет наш самый высокий овечье-бараний балл…
О, учитель!
Я имею в виду учителя математики, который, так ни разу и не оступившись, сумел вскарабкаться на близлежащую сияющую
