и в целом совершенно нормальный будничный страх?., кто окатил кипятком слежавшиеся льды нашей вечной зимы?…
Блин.
6
Кавказский вождь по кличке Сталин злобно щурится на меня с комода: маленьким девочкам лазить в комод запрещено. И то, что я все-таки туда лезу, может означать лишь одно: куда-то запропастился старший брат-стукач. Я вываливаю на пол выглаженное белье, заштопанные носки, умеренных размеров кальсоны, рейтузы, бюстгалтеры и оставляю весь этот хлам в покое. Меня интересует только то, что лежит у задней стенки: старая кожаная сумка. Толстая, добротная, буржуазная, она наверняка набита ценными бумагами. Сейчас, сейчас, сейчас посмотрим!., пощупаем!., пересчитаем!., пока брат-стукач где- то шляется… Сломанные часы, ключи, золотая бабушкина коронка, кольцо, брошь… – на пол весь этот хлам. Вот!.. Перевязанный ниткой пакет: сколько тут всего!., ну просто стратегический запас…а может, запас неприкосновенный, кто знает… Сейчас пересчитаем: не меньше сотни! И маленькие девочки, конечно, в курсе, как эти штуки называются… сейчас вспомню, да: стратегический презерватив многоразового использования. Эти штуки можно мыть, сушить, пересыпать тальком и напяливать на себя снова и снова… И в один голос с железной скрипучей койкой эти штуки могли бы публично отдать честь коммунистическому сексу. Наиболее сообразительные маленькие девочки, конечно, знают, что это такое: это такой интеллигентный, удобный в обращении кадавр, которому что лежать, что разлагаться – один черт. При этом сам секс вовсе не умер – иначе откуда бы все эти маленькие девочки взялись – он просто стал коммунистическим: стал пороком. Или: стал производственной необходимостью.
В том же самом пакете – почетные грамоты, благодарности, а также – свидетельства; и из кучи этих ценных бумаг я выуживаю куцый, с измятыми краями листок, в нескольких местах заляпанный гербовыми печатями: вот! Как раз это мне и нужно, сейчас я узнаю, как меня зовут… Эго и в самом деле мое имя: Серафима. Ну, чем не имя? И то, что я еще к тому же Ивановна, наводит меня на мысль – прямо тут, возле этого комода – на мысль о моей к какому-то народу принадлежности… и это на виду у кавказского отца всех народов! Ему, вождю, ткнуть бы прямо сейчас своим толстым пальцем в мое свидетельство о рождении, где слово «еврей» употребляется без кавычек: еврей Иван Иванович Черноиванов. И прямо тут, возле этого комода, до меня наконец доходит: вовсе не обязательно заключать в кавычки то, что так и прет наружу. И никакие, даже самые изысканные и кокетливые, кавычки не могут затолкать обратно в историческую тьму первородное свойство еврейской души: рабски повелевать. Учителю истории это, может, совсем и не интересно, у него – забота о новом поколении: не дать этим выродкам окончательно выродиться. А если дать, что тогда? Тогда учитель биологии ткнет в него указкой, и всем сразу станет ясно, кто продает нашу Россию. И пусть учитель труда, этот пьяный дядя, кричит, швыряя в нас плоскогубцами и молотками,
