меня сотворил, иначе совсем мне конец как человеку. Так что брось ты меня добрый молодец. Пускай Боги мою судьбу решают, нет мне оправдания за то что сотворил от жадности да скудоумия, польстившись на добычу, что не моей была.
Задумался младшой брат, да и чтобы поддержать разговор, только спросил:
– А каким Богам в вашей стороне молятся?
– Да Зеване охотнице, и супругу её Святобору, повелителю леших. Нет мне ни прощения ни пощады. Сам знаю, всё и всяк покон охотский, что мог своей алчностью порушил. Поделом мне горемычному.
– Так то так, да не этак. У страха глаза велики, да ничего не видят. Оставили ведь тебя в живых поди не даром. Что же ты думаешь, что один ржой жадности поражён? Ан нет мил человек.
И тут рука молодца будто невзначай опустилась к суме и казалось что рушник сам по себе к нему в руки ткнувшись замер. Понял молодец, что не спроста это всё и если правильно растолковал он эту встречу, то тот кто пряжей путь отмеряет, хочет от них двоих чего-то, что только высшим доступно в понимании.
– Дай-ка охотничек лицо твоё оботру, от кровушки позапёкшейся, глядишь и тебе полегче и мне кака мысль опосля придёт, как лицо твоё разгляжу не под маской коростой застывшей.
Вынув рушник, не погнушавшись, молодец, протёр лицо охотнику, да так будто чистой родниковой водой обдал, всё сошло вмиг, и чистой кожей незапятнанной заиграло простое и честное лицо. В мгновение ока спали верёвки с той сосны, и тело наказанное рухнуло прямо в руки младшого брата. Изменилось тут вокруг всё. Кучи зверья битого исчезли будто и не было их, воздух свежестью повеял лесной, птицы петь стали, а сквозь лесные сплетения солнышка лучи проникли, да двоих обогрели, да приветили.
Отошли они оба от страшного места расправы, и лицо охотника всё покрытое теперь сеточками морщин, выражало глубокую тоску и сокрушение. Понял он всё, и без всяких пустых слов и обещаний вряд ли бы смог теперь поднять руку на живое лесное творение.
Выйдя на опушку и опустившись возле лесного ключа, напились они вволю и поведал младшой брат свою историю без утайки. Внимательно слушал его охотник, веточкой по ноге своей возя казалось бы письмена выписывая, а потом сказал:
– Братом ты мне стал названным, за доброту твою вряд ли когда отплачу, ибо долг этот не оплатный. Ты ведь не только мне тело спас, как тем убогим и скудоумным, ты мне душу от скверны помог отскрести, а за это ни какими дарами не отдаришься. Пойду я по свету, и твою историю буду рассказывать, и свою прихвачу в придачу. Быть мне каликой перехожим. Много понял пока на сосёночке той висел, ещё больше осознал, да и решение принял, тебе благодаря, брат мой названный. Так что по утру, как солнышко взойдёт, пойдём мы, да пойдем дорогами разными, но судьба может и сведет где на перекрёстке.
А теперь давай спать ложится. Утро вечера завсегда мудренее было. Улеглись они на мягкой травушке, птицы соловьи им песни пели, звёзды ночные
