огурцы,
Статуи, сбившись в кучу,
задумчиво курят бамбук,
медитативно дымят в точку
и голубей кормят с рук.
Прохожие ездят мимо и загорают
в траве
без копейки в кармане,
но полные мыслями в голове.
Под перебор гитары в уличной суете дней
бесчисленные стада бродят выброшенных идей.
В метро запах подмышек —
устойчивый, как верблюд,
сквозь иголку настойчиво лезущий
по ногам через нос в рот.
Прогнивший базис шелестит пальмами,
перебирая сухие банкноты,
кроя всех и каждого словами
непереводимой лексической позолоты.
1305.40.
Художник не может летать —
у него нет крыльев,
художник не может жить —
у него нет жизни,
зато у его кисти есть полотно,
на котором она рисует птиц,
которые могут летать,
которые могут давать жизнь.
Художник может предвидеть
в зёрнышке – поле и пару влюблённых,
целующихся на сеновале,
в политиках – голод войны,
в яйце – птицу,
в птице – свободу.
1306.41.
Из глаз вытекает жалость,
её уже до черта,
скоро будет стакан, —
его нужно выпить до дна.
В этом городе полно улиц,
забытых имён и лиц;
какие-то голые статуи,
загаженные стадами птиц.
Закрывая глаза, ощущаешь камни…,
из камня делают стены,
вдоль ковыляешь,
наискосок,
заворачиваясь в тени.
Тянется время неспешно
в поисках разных истин,
в морях странных концепций,
в болотах жидких амбиций.
Кто-то учится драться.
Кто-то хочет согреться.
Иногда хватает эмоций,
но всегда не хватает действий.
1307.42. Короли шуты
А вот ты какой, сам не знаешь на кой —
куклу себе сшил и с ней потом жил,
и что накажут же знал, но забил;
сначала ломали, били тебя, а потом забыли.
У кривых и гнутых денег не проси,
кто твоё все украл – лучше найди.
Смех бродил вокруг и приплясывал,
плюнь на всё и уматывай…
Короли-шуты на столах плясали
без подштанников,
голой жопой сияли,
а все хлопали и умилялися,
потому что с королей причитается.
И только старые шуты плакали под новыми,
столы
