насмешливо ответил управляющий. – А вы, я вижу, не знаете. – И продолжил не без негодования: – Эта погорелица в доме капитана Миронова сейчас ото всех прячется. Вот вам истинный крест! – И Павел Петрович истово перекрестился. – и бочком-бочком пошел к двери.
Глава четвертая
Старый князь сидел за столом и что-то писал, когда к нему в кабинет вошел Христофор Карлович.
– Ваша светлость! – сказал наш сказочник подчеркнуто сухо, но с дрожью в голосе. И сам он напряженно вытянулся до звонкой и предательской дрожи щек своих и губ, будто струна перетянутая. Того и гляди – оборвется – и вырвется крик из груди – последний, непоправимо горький, надсадный и прощальный! – Я пришел к вам, – продолжил говорить он, все сильней и сильней натягивая в себе эту надрывную струну. Струну обид и прочих несправедливостей, причиненных ему старым князем. Еще бы мгновение одно – и, несомненно, произошло бы непоправимое и скорбное: струна бы лопнула – струна его души бесхитростной и сердца честного его немецкого и сентиментального.
– Удивительно, с чего это он вдруг струну свою так натянул? – спросил я у хохочущего привидения.
– Не понимаете? – скабрезно удивилось привидение и пояснило надменно: – Христофор Карлович тот еще злодей. А у нас, у злодеев, как? Чем больше злодействуем, тем больше в себе эту струну и закручиваем, чтобы она оборвалась – да и хлестанула кого-нибудь еще! Не одним же нам из-за злодейств своих страдать?! Пусть и другие пострадают. Вот Христофор Карлович и натянул струну, чтобы по старому князю…
– Достоевщина какая! – не поверил я привидению. – До нее вам еще жить да жить почти что целый век, злодействовать и злодействовать.
– Что, – усмехнулось привидение, – достоевщины этой мы не заслужили? Нет, милостивый государь, заслужили! И мы души имеем. И мы страдать можем. И злодейства наши потому с таким надрывом творим, что не злодейства они вовсе!..
Он еще мне что-то хотел сказать, но я его оборвал решительно:
– Все, хватит! Вы в другой жанр мой роман хотите ввергнуть. Не выйдет. Психологизмов этих у меня не будет. Не интересны они никому, Павел Петрович, ваши психологизмы! Без ваших душевных вывертов я продолжу о ваших злодеяниях писать.
– Тогда и без меня пишите! – захохотало привидение. – Посмотрю, как это у вас получится! Адью, господин писатель. – И хохот его стихающим эхом покатился от меня в темноту.
– Ох уж ваша остзейская страстность! – скрипуче захохотал старый князь, не поднимая головы и продолжая писать. – Отставки вашей не приму! – сказал вдруг строго. – Не надейтесь. – И опять захохотал: – Так что потерпите меня. Недолго вам осталось. Умру скоро! – И заговорил серьезно: – В неведенье вас больше держать не буду. Вот прочтите. – И старый князь отложил в сторону перо, взял лежащий перед ним лист бумаги и протянул Христофору Карловичу. – Чернила не просохли, – предостерег он своего секретаря. – Аккуратней! – И Христофор Карлович осторожно
