исколоты иглами, что уже не оставалось ни одного свободного места для очередного шприца.
В один из дней маму отвезли в операционную, откуда через пару часов ее уже привезли без того самого злосчастного пальца. Причем, этой ампутации она почти не заметила и я подумал, как же было глупо, что не сделали мы этого раньше.
После операции я неоднократно просил врачей отпустить маму домой, но меня каждый раз пугали тем, что без врачебного контроля и постоянного ухода медсестры мама может умереть. Только недели через две мне удалось ее вырвать из цепких лап эскулапов-бизнесменов.
Оказалось, что вполне можно организовать уход и на дому. Я нашел врачиху, согласившуюся время от времени приходить к маме, и медсестру, регулярно делавшую ей всякие процедуры. Мама пошла на поправку, поднялась с постели и даже снова стала ходить в свой Центр здоровья.
Однако, еще и до эпопеи с пальцем я замечал в ней некоторые странности. Она все меньше восторгалась красивыми закатами на океане, от которых раньше приходила в восторг. Ее реже стали увлекать телевизионные сериалы и только что опубликованную мою мемуарную книгу она не восприняла так, как раньше всегда с интересом читала мои опусы.
Она начала постоянно звонить мне на мобильный телефон, плачущим голосом жаловаться на плохое самочувствие и требовать, чтобы я мгновенно появлялся. Когда я приезжал домой, оказывалось, что этого совершенно не требовалось. Был даже случай, когда я, будучи с внучкой в цирке, вынужден был совершенно напрасно уйти с представления.
Теперь же взгляд ее обычно таких искристых глаз сделался тусклым и безразличным, на полях книг, которые я ей давал читать, она машинально писала какие-то буквы. Память ее уходила, сознание становилось нечетким, расплывчатым. Неотвратимо наступала страшная болезнь Алцгеймера – старческое слабоумие или, как это называли в России, «разжижение мозгов».
Пришло время, когда оставлять маму даже на ночь одной уже было нельзя. Пришлось нанимать так называемых «ухажерок», которые поочередно сменялись у нас чуть ли не каждые пару месяцев. Намучился я с ними ужасно. Все они были нелегалки, наглые, грубые, требовательные. Жили на всем готовом, за квартиру не платили, еда была дармовая, получали они чистыми 1, 5 тысячи долларов в месяц. Мне казалось, это было неплохое трудоустройство, единственная трудность которого сводилась к тому, что им приходилось жить в одной комнате с больным человеком.
Первая же из них, крупная моложавая дама, приехавшая на заработки из Донецка, открыв холодильник, предьявила мне претензию: «Вы что же собираетесь меня кормить одной только мороженной курятиной?» Другая, тоже украинка, сразу же заявила, что не может слышать, как ее подопечная постоянно что-то говорит (у мамы так проявлялась ее болезнь). Третью раздражало то, что слишком часто я захожу в комнату и говорю, что ей надо делать.
Наконец, появилась у нас некая Лиля, худенькая болезненная армянка – нелегалка из Еревана,
