style="font-size:15px;"> Из башенок ещё была красная – она первой и появилась после цветных лоскутов Киева, Житомира и Винницы.
Вместо синего моря – стальной пруд. Вместо терного венца – храм непорочного зачатия. Вместо терний и звезд – спокойствие буржуазного городка. Зазывая бездельников на неприглядный кораблик, приказчик кричал: «Тарнополь! Тарнополь!». Серая глыба церкви, отражавшаяся в пруду, была лишь отдаленным родственником благородных греческих руин – и более молодым, и более мрачным. Правда, стоило солнцу едва коснуться потрескавшихся камней, как они, сделавшись легче, мгновенно взлетали – высоко-высоко. С дождливых улиц веяло вовсе не гордым эллинским духом, а онемеченностью и спокойной сосредоточенностью. Пряничные домики, красная башенка – нарочитый признак жизнелюбия – безобразно бюргерская. Однако же проходящая мимо аккуратная пожилая дама говорила внуку: «Смейся надо мной: быть может она и небезупречна, но её необычный облик мне нравится. От него веет стариной. Вот если бы она была роялем…» – взгляд старушки уносился вместе с башенкой вверх, а на лице появлялась светлая улыбка. Башенка эта и правда придавала всем видам города особое обличье. Еще достопримечательность – замок гетмана Тарновского. Построили его для защиты от татар и был он вполне средневековой цитаделью, но в этом виде путешественники наши его не застали – незадолго до их приезда его оскопил граф Коритовский: снес все укрепления, разворотил башни и главные ворота, и на их место, следуя моде, водрузил два египетских пилона. Пилоны увенчивали крылатые сферы – символ египетского бога. Так и соседствовали они – египетские пилоны и оттенявшие их польские флаги. И всё это каким-то непостижимым образом крепилось к западноевропейской архитектуре – будто торт, состоящий из разных совершенно кусков: наполеон, захер, птичье молоко и немножко кунафы под одной глазурью.
Уличный художник на обрамленной архитектурой улочке предлагал пейзажи и портреты. Тмин был бледен, будто только прибыл с Туманного альбиона – и так же туманен. Но выглядел куда лучше кислого с обмякшим в сырости одуваном Тизо и мрачного Гумера. Поэтому решили, что он больше всего подходит для позирования с Элли, при этом Гумер быстро затерялся в поисках выпивки.
Портрет выходил неплохо, но из-за того, что улочки были полны австрияков, и говор их сбивал с толку, казалось, что их всё время обсуждают, и не в лучшем ключе. Может быть даже, именно не их, а его, похмельного заморыша. И неудивительно: создавалось неуловимое ощущение, будто прибыл он на корабле, долго мучимый морской болезнью. Художник – норовистый восточноевропейский славянин, почуявший дух Евросоюза – не преминул зафиксировать на холсте оттенок его лица, задействовав изрядно сине-зелёной краски.. Оттого Тмин, позируя, чувствовал себя глупо.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
