чаду. Зеленоватый свет придавал мертвенности грустным и бессмысленным лицам. Тмин протискивался дальше. Кто-то толкает что-то в руки, какие-то марки, страшные лица, деревянные маски.
Вдруг – другое помещение и много красного атласа. Вокруг шорохи, вздохи, суета, неразбериха. Появились молодые. Тмин совсем потерял боевого товарища из виду – не из-за дымки даже, а от затуманенности глаз и лёгкого одурения. Вдруг лишь увидел, как мелькнула широкая спина на лестнице, влекомая чем-то кружевным и белым. Плыл тускло освещенный вестибюль. Тёмно-зелёные стены отражались в синих и тёмно-красных бокалах. Кругом – чулки и подведенные жженым глаза.
Публичный дом на Мурмурринсона цвёл в городе, как плотоядный ночной цветок. Он, скромничая, подтягивал фасад – словно мягкий живот, и награждал городок душным бурлением скрытой жизни. В первом отсеке располагались старухи всех мастей – первичный отбор посетителей: дешево, да и куда еще девать заслуженных тружениц после многих лет во благо города. Там и жили они «на пенсии», иногда пробавляясь стаканчиком-другим за счёт растерявшегося гостя. По большей же части бабкам, пугавшим гостей, ничего не доставалось. Но иногда, бывало, им везло, и захаживал какой-нибудь великодушный посетитель, сострадавший их невеселой участи. Такой заботливо одаривал безобидных этих божьих тварей пьяной бормотухою. Невероятною удачей было, если кому-нибудь из них удавалось выбраться на свет божий нянею или уйти в монастырь. С другой стороны, не было сообщества более сплоченного от врага внешнего и напастей и злого внутри, чем эти видавшие виды бабушки. Настоящий кооператив!
Девиц же – молоденьких да крепких – в местности было всего осьмнадцать. Во втянутом фасаде Мурмурринсона обитало из них восемь: громкоголосая полька, берущая за душу пением; гордая татарка, по слухам, не всякого привечающая, а после каждого неутомимо сменяющая бельё и воду в цветах; «грузинская княжна» с тёмными ланьими глазами и томиком Лермонтова на тумбочке; дебелая блондинка немецкого происхождения – с ней кручины не знаешь и бравурность одна; непременная для уважающего себя борделя рыжая; турецкое нежное чудо – с которым и скрылся с тминовых глаз Гумер, и осьмая – «под мальчика». Эта последняя тем и приглянулась держателю, который одобрительно кивнул Тмину, заметив его взгляд, направленный в ее сторону: диковинка. Сие было в те годы внову: короткие совсем волосы, невыразительная, казалось, фигурка, рубаха какая-то поверх голого тела.
Стелла! Образец первый сорт! – сказал держатель Святогор, – ея тут быстро (распробовали), а и то: готова и сигару раскурить, и задорно, и трюки, и скачки исполняет аки королевна со шляпкою! – подмигнул синим чистым оком. Казалось, вот-вот шлёпнет Тмина по-свойски, поддержать дух боевого товарища. Ну Тмин и пошёл, а глаза Святогора засияли ярче, провожая его. Упругий бугор растянул в раз его хозяйские штаны.
Когда Стелла заметила его и посмотрела прямо, ожидая, нервы Тмина, должны признаться мы, натянулись. Он вяз в ковре и увязал в
