на милость, тут все это развесил? – Это она заметила белье. На мой непросвещенный взгляд, висит себе и висит, никому не мешает.
– На улице дождь, мадам, – отвечаю я.
– Мы все равно вывешиваем белье на улице. Дождь ведь не идет вечно. – Мадам Верт сердито вздыхает. – Ладно, пусть висит пока. А ты иди мыть посуду и в следующий раз, если не уверена, спрашивай Одетт.
Ругая про себя Одетт за ее совет некстати, я замечаю, что мсье Жозеф забыл блокнот. Вот же он лежит, прямо тут, на кухонном столе, только руку протянуть. Может, спор с мсье Этьеном его вдохновил и он опять сел за работу? Может, в этом самом блокноте появился чертеж нового прототипа?
Убедившись, что мадам Верт за мной не следит, я украдкой листаю тетрадь. Почерк тот же самый, что и на листах, которые я увидела в тот день в аллее. Словно по волшебству, буквы бросаются на меня со страниц. Я пролистываю чертежи. Вытянутые, круглые устройства… и еще одно в форме слезы. Похоже, оно понравилось мсье Жозефу больше остальных: он рисует его раз за разом.
Я листаю дальше.
Но вот и все, остальные страницы пусты. Последним расположен рисунок продолговатого изобретения с веревками по углам. Я узнаю его, и в груди у меня что-то сжимается. С веревок свисают мальчик и девочка.
Пьер. И я сама.
Слов на странице нет, кроме одного-единственного. Выглядит оно вот так: Fini.
Не знаю, что оно означает. Но мне становится грустно. Все это волнение, все эти чудеса, а потом… ничего. Тупик. Когда мадам Делакруа увидела той ночью бумаги, то подумала, что Монгольфье времени даром не теряли. Она сама так сказала. Но теперь этому пришел конец. Но должен же быть способ заставить их снова сесть за работу.
– Так, а что там со стиркой? Первая порция высохла? – Это кричит Одетт из противоположного угла кухни.
– Что? Ох… – Я поднимаю взгляд на веревку. – Почти. Еще немного…
Я замолкаю.
С бельем мадам Монгольфье случилось что-то странное: нижние юбки раздулись, как паруса в бурю. Они растут и растут прямо у меня на глазах! Подергиваются, потихоньку поднимаются вверх, покачиваются, словно ожили.
Вот-вот мадам Верт заметит, что я таращусь на белье, и скажет, что поэтому-то и надо было развесить его снаружи. Но я не могу оторвать глаз. Это ведь то же самое, что происходило с летательным аппаратом! Белье приподнимается, потом опускается. Но есть и разница: шелковая сорочка раздувается и становится похожей на сосиску. Однако хлопковая нижняя юбка висит почти что неподвижно. Почему же? Я не то чтобы знаток белья, но все равно уверена, что двигаться само по себе оно не должно.
Схватив карандаш, что торчал из горшка на столе, я раскрываю блокнот на следующей чистой странице. Рисую плиту. Горшки. Сковородки. И над ними – развешенное белье. Прищурившись, стараюсь на глаз определить расстояния… высоту…
– Сорока! – рявкает мадам Верт. – Что это ты затеяла?
Я вздрагиваю. Блокнот падает на пол. Я быстро нагибаюсь, но оказывается поздно: на бумагу
