дав всем прибывшим время переодеться и вообще привести себя с дороги в порядок, Ингварь закатил пир.
Гостей усадили в самой большой светлице терема – где-то метров пять на восемь, и все дружно обменивались комплиментами, не забывая воздавать должное закускам, щедро выставленным на широком столе, установленном буквой Т.
Перекладина этого стола находилась на небольшом возвышении типа помоста, и сидели за ним всего семеро.
В середине, разумеется, сам Ингварь, уже седоватый, в годах, коренастый и плотный; рядом его супруга, которой Костя успел отвесить не менее пяти комплиментов, отчего она разрумянилась не на шутку. По другую руку от князя сидел старший сын хозяина, тоже Ингварь, совсем молодой темноволосый юноша.
Тут же расположили Костю с боярином Онуфрием и еще двоих князей, статус которых – то ли гости, то ли совместные с Ингварем совладельцы Переяславля. Вообще-то такое, насколько знал Орешкин, бывало часто. Даже Москву, точнее доходы с нее, причем гораздо позже, великий князь завещал сразу всем своим сыновьям в равных долях, так что уж тут говорить про Переяславль.
Словом, точный их статус Константин так и не понял, но что родичи – точно. Оба они – и Олег, и Юрий – являлись родными братьями Ингваря.
Кстати, поначалу и тот и другой, как и Ингварь-старший, поглядывали на гостя с легким изумлением, и лишь к концу вечера их холодная сдержанность наконец уступила место подлинной сердечности – оттаяли все трое.
А вот Онуфрий, как подметил с некоторым удовлетворением Орешкин, скорее уж наоборот – чем дольше слушал своего князя, тем больше диву давался.
Первый раз он ошалело вытаращил глаза, когда Константин, отхлебнув грамм сто из вместительного, на пол-литра, не меньше, кубка, поставил остальное на стол и принялся не спеша закусывать.
Спустя минут десять они у него вообще чуть не вылезли из орбит – это когда Костя произнес ответную здравицу в честь хозяев сего дома, попутно процитировав Рудаки и Омара Хайяма, которые, насколько он помнил, давно и благополучно скончались, а значит, никакой исторической накладки произойти из-за этого не могло.
Хотя, с другой стороны, опасаться не имело смысла. Откуда здесь взяться знатоку Востока? С тем же успехом можно было бы преспокойно цитировать Пушкина или Некрасова. Но это он осознал позже.
Словом, новоиспеченный посол или дипломат успевал все, отбросив тягостные мысли насчет своего непонятного и невероятного появления здесь и восприняв как данность тот непреложный факт, что чудеса на свете случаются и с ним приключилось одно из них.
Это, разумеется, если он не лежит сейчас на самом деле в каком-нибудь сумасшедшем доме, в палате для особо буйных.
С другой стороны, если это и так, то изменить ситуацию все равно не в его силах, и остается наслаждаться жизнью, которая – вполне вероятно – реальна лишь в его воспаленном мозгу, внезапно пораженном острым приступом шизофрении. Впрочем, даже при таких мыслях аппетит
