осмотреть квартиру, отыскать источник неприятного запаха. В спальне все было перевернуто вверх дном. Распахнутый настежь шифоньер вытряхнул из себя всё содержимое. Оно валялось на полу, на кровати, на подоконнике. «Совсем опустился, а был закоренелым педантом – все по полочкам, все по папочкам!» – почему-то именно эта мысль сверлила мозг. Герань на окне захирела, на прикроватных тумбочках – слой пыли. Я толкнул дверь в гостиную и остолбенел. Она уже не спала! Обложенная подушками Вита с густо напудренным лицом и безобразно накрашенными губами сидела на диване. Халат на её груди распахнулся, и было видно, как тлен разъедает тело. Эксгумированная мужем покойница сложила на коленях руки и не ждала гостей. Глаза её были полуоткрыты, ноги вздулись и покрылись пятнами. Избавляясь от смрада, Михалыч не жалел духов. От увиденного мои колени подкосились. В ужасе я бросился вон и опомнился только на улице, когда осколок стекла вонзился мне в пятку. Вскрикнув от боли, я заметил, что бегу в одних носках. Озираясь и боясь столкнуться с Михалычем, я судорожно шарил по карманам. Отыскав наконец телефон, набрал скорую. Сбивчиво объяснил плохо соображавшей дежурной, что и где произошло.
Пошатываясь словно пьяный, я брел по улице; прохожие встречали и провожали меня удивленными взглядами. Завывая сиреной, промчались машины полиции и скорой помощи. Правильно ли я поступил, вызвав врачей? Или следовало оставить все как есть, и ждать, какой оборот примет эта дикая история?! Не знаю!
Теща изредка навещала Михалыча в психушке; я же не решался. На Сашку она оформила опекунство. Я помогал деньгами, по праздникам приносил крестнику гостинцы, стараясь таким образом искупить свою вину. Хотя можно ли заменить отца деньгами и конфетами?! С тех пор я стал редко улыбаться, тьма преследовала меня и в снах, и после пробуждения.
VIII
Прошло лет двадцать или чуть больше, точно сказать не могу. Не слежу за течением времени. Какой смысл подсчитывать, сколько прожито и гадать – сколько осталось? Давно грохнули Колю: деревенские сбытчики антиквариата научились считать барыши, и весьма недовольны, когда их стараются обмануть заезжие прохиндеи. Иришка выскочила замуж, остался я один, бессмертный и неувядаемый. Работать бросил, переоформил фирму на крестника; тот ежемесячно приносил мне причитающийся конверт с деньгами. О синекуре я мечтал всю жизнь. Мечты сбылись! Крестнику я доверял полностью. Веселый и общительный, как мать, он в необходимый момент становился неразговорчив и тверд, как Михалыч, навечно поселившийся в стационаре для душевнобольных. Выписывать его не собирались; по суждению докторов, он представлял опасность для общества. Сашка навещал отца, однако тот не узнавал сына, именовал нетленным снабженцем и хихикал. Потеряв рассудок, Михалыч напоминал манекен с безумными глазами.
Вокруг меня вьются мошкарой не до конца спившиеся интеллигенты. Я их не привечаю, но и не гоню. Мало ли кто пригодится в дальнейшем. Усмехаюсь своим прагматичным рассуждениям.
