вниманием, тут же оценил эту идею как гениальную. В конце вечера Лиза и Луис были уже настоящими «амигос», друзьями, и перешли на «ты». Он принес из бара текилу, они выпили, и Гонсалес пригласил Лизу в Мексику, справедливо заметив, что надо посмотреть своими глазами на пирамиды и все, что осталось от той цивилизации.
– Может, тебе захочется еще и в Гватемалу слетать, – сказал он, а потом, нежно положив одну руку ей на плечо, второй поглаживая шелк узкого платья, натянутого на бедра, многозначительно добавил. – Там тоже есть, что посмотреть.
Возможно, приглашение было сделано на эмоциональной волне молодежной вечеринки и возникшей обоюдной симпатии. Но Лиза ухватилась за сказанное слово, и Гонсалесу пришлось его сдержать.
Сам он, хоть и был профессионально далек от темы, познакомил ее с мексиканцами, проживающими в Штатах, историками, этнографами, путешественниками. Они помогли ей составить библиографию, отобрать книги, чтобы не утонуть в море текстов, написанных об истории цивилизаций ацтеков, майи, инков, других коренных народов Америки, обитавших на Юкатане и окрестных территориях до Конкисты.
Работа пошла, а вместе с ней начался роман с мексиканцем. Тогда она впервые услышала страстные слова признания не на родном языке. Но она не вслушивалась в то, что шептал рядом мексиканец. Телам не требовалось перевода. Губы и руки были полны смыслом и пониманием. Оба они, сильные и молодые, были подобны двум хищным зверям, которые с яростным азартом отдавались вечной игре в охотника и добычу, меняясь ролями. Связь была очень сильной, бурной, но недолгой. Она закончилась так же внезапно, как и началась, по желанию Лизы. Гонсалес назвал ее уход прихотью и капризом. Но настаивать на продолжении не стал.
В дальнейшем подобную модель общения с мужчинами она приняла как основную. Перспектива долгосрочных стабильных отношений представлялась ей скучной тягомотиной, и при первых признаках таковых намерений, Лиза резко прерывала связь, никогда не пытаясь ее возобновить. «Любовь до гроба – дураки оба», – смешная «максима», вырезанная детской рукой гвоздем на штукатурке в подъезде их московского дома, служила Лизе и во взрослой жизни.
Более долговечной оказывалась чувственная, ассоциативная память. Спустя годы некий призрак когда-то очень близкого человека мог проявиться при звуках давно услышанной мелодии, благодаря проникновенному шелесту листьев, приятному холоду снежинок на щеке, узнаваемому запаху одеколона, репродукции картины, музейным оригиналом которого она когда-то восхищалась вместе с давно забытым человеком.
Иногда оставались и материальные признаки бывших любовников, их недолгого пребывания в виде подаренных книг, музыкальных кассет, милых безделушек. Какое-то время эти сувениры стояли на полках ее обычно временного жилища, а при очередном переезде кому-то передаривались или просто выбрасывались. Лишь где-то в старой сумочке накапливались единожды прочитанные и никогда больше не востребованные
