style="font-size:15px;"> – А мама у нас кто? И где?
– Мама в Чехии живёт. Она от отца ушла, когда мне пятнадцать было. Папа ей изменил, а она узнала и не простила. Собрала свои личные вещи и дверью так шандарахнула, что все соседи слышали. Отец обозлился и при разводе ей ни копейки не дал. Сказал, что она дура и будет ещё у него в ногах валяться. Мама тогда меня с собой звала, а я, – Марфа замолчала.
– А ты деньги предпочла, так?
– Ну да, – с вызовом глянула на супругов девушка. – А что, нужно было копейки считать? Есть макароны с тушёнкой? Я, конечно, маму люблю, но жить в съёмной комнате, брр…
– Любовь, Марфуша, и не такое терпит. А ты маму, получается, за кусок грудинки продала.
– Какой ещё грудинки? Я мясо не ем, я рыбу люблю.
– Вот глупышка, это я образно сказал. Ты маму променяла на сытую жизнь. А теперь она тебя не очень хочет видеть, так ведь?
Съёжившись на стуле, Марфа подула на лохматую чёлку, почесала кончик курносого, покрытого неожиданными, по контрасту с чёрными прядями, золотистыми веснушками, носа, одёрнула помятую футболку, и только после этого, с застарелой обидой в голосе ответила:
– Почти. Я, когда от Пьера ушла, маме позвонила (ну а кому ещё? родная мать ведь всё-таки). Мы с ней иногда созванивается, на Новый год там или на дни рожденья. Вот я её перед фактом и поставила, что приеду к ней жить. А она, – Марфа возмущённо засопела, – своё условие озвучила: если я готова работать, то она снимет мне жильё и поможет первое время. Но только если я не буду от неё требовать заботы. И жить стану отдельно, а не с её семьёй. Она в Чехии замуж вышла и сына родила.
Марфа стукнула себя по коленке. Кулак соскочил и костяшки дробно простучали по деревянному сидению стула. Девушка раздражённо подула на место удара.
– Вот так всегда! Вечно мне не везёт! Она подумала, где я там буду работать? И жить одна я совсем не хочу. Она же мама, она должна меня любить и заботиться обо мне. И это тоже закон, – упрямо мотнула головой Марфа.
– Ничегошеньки она тебе не должна, – со вздохом протянула Нина Петровна. – Ты уже давно совершеннолетняя. И столько лет отделывалась звонками, а тут: «Здрасьте, прошу любить и жаловать несчастную дочурку». Ты сама посуди: ей было обидно, когда отец её предал. Ты-то уже всё понимала и не протянула ей руку помощи, а теперь требуешь.
– А что же мне делать? – уронила после долго молчания Марфа. – До конца жизни об этом вспоминать?
– Ну, во-первых, на работу устроиться. Надо же тебе на что-то жить. А потом налаживать отношения с мамой, но уже по-другому, по-взрослому.
– А может, всё-таки папу попросить? Поплакать ему? Пожаловаться?
– И снова стать барской дочкой, ничего из себя не представляющей?
– Ничего я не барская, – разозлилась Марфа. – Что вы меня всё время оскорбляете? Кто вам позволил?
– Вот и славненько, –
