style="font-size:15px;"> Обнаженная.
Растянутая на веревках, оплетающих ее тело. Кричащая под ним от черной животной страсти… или от страха.
От боли.
Золото перед глазами еще сменяло тьму, но безумие уже отступало. Отступало, унося за собой обломки разбившихся о берег реальности надежд. С какой стати он решил, что ему позволено испытывать нежность? Джинхэй предупреждал, что любое сильное чувство разрушит хрупкую плотину контроля и приведет к непредсказуемым последствиям.
Нельзя позволить этому случиться.
Особенно теперь, когда рядом с ним она.
В такие минуты он предпочитал находиться не здесь, в сыром ледяном подполе, возвращающем трезвость ума. Там, где можно разрушать, не причиняя вреда никому, кроме себя.
Сегодня обошлось, но что будет завтра?
Что случится завтра, если он еще раз позволит себе окунуться в такую светлую, отчаянную, яркую нежность этой девочки?
Оттолкнувшись от стены, пошатнулся и направился к прикрытому тканью мольберту. Сбросил ее, отшвырнул в сторону и задохнулся от обрушившихся на него чувств.
Шарлотта.
Обнаженная.
В оплетающих тело веревках, но все равно удивительно светлая.
Он смотрел на картину, смотрел на нее до тех пор, пока вместо чувств не осталась одна ледяная пустота, с которой он давно стал на «ты». Только после этого опустился на стул, потянулся к палитре и принялся смешивать краски. Банка с водой, которая всегда здесь стояла (на всякий случай), подчиняясь магии проскрежетала по полу, расплескав половину содержимого.
Закончить оставалось всего-ничего, и сделать это стоило сейчас.
Прямо сейчас убедиться в том, что Шарлотте в его лице больше ничего не угрожает, что он сможет смотреть на нее и держать себя в руках.
Что он никогда не позволит собственной тьме коснуться ее.
Вынырнув из воспоминаний, отодвинул портьеру. Она шла вместе с Сюин к экипажу, который просила вызвать. Шла, расправив плечи и вскинув голову, считая, что ему нет никакого дела до того, что между ними произошло. Вряд ли она понимала, что происходящее между ними сейчас – большее из того, что он может себе позволить.
Себе.
Ей.
Им двоим.
Нет, он никогда ее не отпустит. Пусть даже никогда не сможет ей дать больше того, что есть.
Отец называл его ничтожеством, но он ошибался.
Не ничтожество.
Чудовище.
Вот что он такое.
И этого не изменить никому.
9
– Не представляю, каким нужно быть идиотом, чтобы такое написать, – Джон отшвырнул газету в сторону, а Ричард тактично кашлянул. Молодой человек взглянул на меня и слегка покраснел. – Прости, Шарлотта.
В нашей художественной мастерской мы еще вчера договорились называть друг друга по именам, и, признаться честно, это мне нравилось. Никаких
