ее веки были обильно посыпаны блестками – на лице образовывалось нечто наподобие двух треугольников, что тоже придавало ей что-то мистическое. Возраст – на вид около двадцати лет.
Из одежды на ней был белый, с закрытым воротом, свитер и, главное, – длинная юбка, снова, на сей раз логично и обоснованно, напомнившая школу.
В школе, на первом этаже, у нас висели не то шторы, не то гардины, сделанные из прочного красного материала и имеющие большое количество крупных объемистых складок… При взгляде на ее юбку сознанием тут же выстраивалось впечатление, что ткань вырезалась именно с тех не то штор, не то гардин. Причем ассоциация была до такой степени стойкой, что я так и назвал эту девушку для себя – Гардинная Девочка.
Гардинная Девочка еще раз пробежалась по кругу, и шоу началось…
Трудно обозначить словами, какие я испытал ощущения!
Всё вокруг изменилось. Былая, как будто предстартовая лихорадка, присутствующая, казалось, во всем, тут же исчезла, и я попал в совершенно новую обстановку. Люди, их лица и даже неодушевленные предметы предстали передо мной в ином ракурсе. Все стало необъяснимо другим.
Но больше всех, больше всех и всего в этом зале меня поражал Федосей!
На какой-то миг я даже проникся настоящей симпатией, если не сказать лучше – уважением, к этому телевизионному человеку. Это без всякой иронии. Не знаю, какова сила и доля специального образования, полученного где-то и когда-то им, но то, что Федосей был человеком талантливым сам по себе, – очевидно. Именно глядя на него, я начал понимать значение слова «перевоплощение».
Вот только минуту, не больше, назад он чихвостил Люсьен за то, что та забыла проверить как следует текст, и дамочка, призванная экстренно заменить Красноштанова, все-таки ляпнула: «Когда мы служили вместе с Антоном в армии…»; вот – полминуты назад он как конь ржал над забористым анекдотом, занесенным в студию продюсером, вот – не прошло и мгновенья – материл кого-то из зала, и… ап! Раздался его звучный голос: «Всё, ***, поехали!», и человека стало не узнать!.. Нет, я говорю сейчас не о внешних изменениях – для этого, уверен, существуют гримеры и много специальных приемов. В первую очередь Федосей изменился чисто внутренне… Индивидуальное опять стало массовым. Федосей снова превращался во всё.
Он был образом скорби. Его бархатный, вкрадчивый голос звучал сейчас тихо и грустно. Он больше походил на спокойную реку, неторопливо вьющуюся меж полей. Но река эта, поворот за поворотом, все расширялась. Волны становились выше и выше. Шли вперекат. Бешено хлестали струями о камни порогов.
Федосей выступал обвинителем. Резкий, порывистый ветер, блуждавший до этого далеко, ворвался вдруг в зал. Он буйствовал. Он свистел, гудел, завывал между нами, бросал в лица комья убедительных аргументов, обжигал холодом коротких правильных фраз… Ощущалось, еще чуть-чуть, грянет буря.
Но все обошлось. Мягко подкравшийся
