только сдержать обещание было сложней.
К счастью, откуда-то с потолка в этот момент прожужжал резкий специфический зуммер – знак, что шоу наконец завершилось, и Федосей обессилено плюхнулся в кресло. (А его тут же окружило море народу). Кто-то торопился открыть шампанское, другие, протиснувшись сквозь толпу, хлопали своей ладонью об его ладонь, поднятую в это мгновенье вверх, – такое я часто видел в широкобюджетных американских фильмах, когда среднестатистический американец возвращался с удачно выполненного задания, избавившего нашу планету от чего-то катастрофически неизбежного. Третьи подсовывали всяческие бумаженции и бумажонки, тщась взять у знаменитости автограф. Кто-то поздравлял худощавую женщину, жизнь которой спас своим репортажем Антон; женщина стояла чуть в стороне, скромно обмахивалась платком, покачивала головой и с какой-то виновато-счастливой улыбкой, словно до сих пор во что-то не верила, тихонько вздыхала. Некоторые плакали. Другие обнимали друг друга, стараясь изо всех сил при этом друг друга перекричать. В общем, восторг, казалось, переходил все пределы.
Воспользовавшись ситуацией (обещание Федосея продолжить дискуссию было памятно), я незаметно растворился в рядах тех, кто участия в поздравлениях не принимал, и, силясь не наступать впереди идущим на пятки, направился к выходу.
Минут через пять наша неторопливая змейка миновала все коридорные лабиринты и я, очутившись на улице, облегченно вздохнул.
Было солнечно. Не сказать, что тепло. Осень, как могла, набирала свои обороты, что, впрочем, отнюдь не мешало редкому наведыванию сухих, ясных дней.
В толпе у меня всякий раз возникало ощущение необъяснимого дискомфорта, и я поспешил как можно скорее отсечь себя от нее, быстро перейдя на другую сторону улицы, а после – причем совсем не заметив – свернул в парк.
Я шел, разгоняя ногами облетевшую, уже пожелтевшую листву, и пытался осмыслить все то, что увидел и услышал сегодня.
И вот какой парадокс – мои, злободневные и обязанные терзать и мучить меня, большие и главные, подавляющие все остальное проблемы нисколько не волновали. Они отошли на второй план, а на первый выдвинулось вечное. Жизнь. Смерть. Одиночество. Справедливость.
Потом я услышал шаги. Кто-то как будто настигал меня: учащенно дыша, но никак не решаясь подойти вплотную. Изображая, что поправляю развязавшийся шнурок, присел на колено. Шаги стихли. Но их обладатель продолжал стоять за спиной.
Периферическим зрением увидел: Гардинная Девочка.
Сейчас, правда, она олицетворяла собой светлый образ «Гуляющей Девушки Шестидесятых». Ее прямые руки были опущены вниз, держали перед собой маленькую трапециевидную сумочку; плечи немного приподняты, а сама она, чуть раскачиваясь, смотрела по сторонам.
Затем наши взгляды встретились.
Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В
