ищи-свищи. Но, по словам Маттео, по крайней мере один из юнцов ранен. Едва ли он рискнет ночевать под проливным дождем…
Сорок минут спустя, после недолгих препирательств с вымокшим и злым как черт ночным сторожем, полковник уже колотил в запертую дверь крохотного трактира. До Пикколы, конечно, давно долетели новости о разгромленном Кампано, и сейчас на много миль окрест двери запирались с особым радением. На стук отозвались шаркающие шаги, и в массивной двери приоткрылось окошко, явив взгляду Орсо скупо освещенное свечой старческое лицо.
– Что вам угодно, господин?
– Любезная хозяюшка, прости великодушно, что тревожу в этот поздний час, – Орсо умел быть необычайно обходителен, когда стремился вызвать доверие, – не было ли сегодня у тебя новых постояльцев? Отроков лет по шестнадцати, один подмастерье, второй служивый, раненный.
Старушка молча поправила чепец, пламя свечи заколыхалось. Орсо чуть сдвинул брови, и голос его зазвучал с отеческой озабоченностью.
– Моего это полка мальчуганы, пикинер и кузнеца подручный. В первый поход взяли да еще и до расположений не дошли. Как матерям-то в глаза погляжу!
Блеклое лицо трактирщицы стало приветливей, она мягко покачала головой:
– Не припомню, господин. У меня уж несколько дней дым коромыслом стоит. В округе Господь знает, что творится. Ад кромешный… – старушка истово перекрестилась, – однако служивых не было, да и раненных тоже. Только пьяных вдоволь.
Старушка снова покачала головой, теперь осуждающе, и полковник, поклонившись, ретировался ни с чем.
Итак, либо раны мальчишки столь серьезны, что он не достиг Пикколы, либо напротив, поганцы достаточно здоровы, чтоб предпочесть неуютную ночь в лесу.
Орсо встряхнул головой, разметая намокшими полями шляпы каскад брызг. Что ж, совесть была чиста. А капрал, пожалуй, заслуживал награды…
***
Годелот старательно развесил мокрую камизу в углу, где тускло горела лучина, и обернулся к Пеппо:
– Ну, шут гороховый! Ты б на хозяйку поглядел: губы поджала, напыжилась, чисто столп святой католической церкви! Умора! – шотландец говорил почти шепотом, но и шепот этот подрагивал от сдерживаемого смеха, – а уж распевал! Ты где этих песен набрался? Научи, что ли! – и Годелот зашелся беззвучным хохотом.
Пеппо тоже ухмыльнулся, и глаза его замерцали ведьмачьим озорством.
Сцена впрямь была сущее загляденье. Уже темнело, когда Годелот в одной рубашке и грязных башмаках ввалился в переполненный трактир, поддерживая на плече руку Пеппо. Тетивщик в расхристанной весте едва переставлял ноги, тяжело обвисая на плече шотландца, то и дело принимался громко и сбивчиво горланить песни самого похабного содержания – словом, по виду был бессовестно пьян. Будь хозяином трактира мужчина – дело могло обернуться иначе, но почтенная старушка с молчаливым неодобрением сгребла
