нехорошая это история. А что, если ты прав? Если у всей этой бойни, этих поджогов, чуши про демонов есть какой-то смысл? А мы оказались единственными свидетелями и можем испортить всю затею?
Пеппо промолчал, только слегка побледневшее лицо передернулось непонятной Годелоту гримасой. Шотландец же не стал развивать свою мысль. Он шагнул вперед и подобрал скьявону и мушкет убитого.
– Пойдем, здесь опасно оставаться, – отрезал он, – лошади в овраге, нужно посмотреть, что с остальными. И прочь отсюда. Скорее в Венецию.
К счастью, лошади и правда, стояли на том же месте, где оставил их кирасир. Спустя несколько минут они уже неслись к роковым тополям. В лесу было тихо, лишь отдаленный мерный звук нарушал послеполуденный покой леса, сжимая душу шотландца тягостным ожиданием. И он не знал, чего больше страшился – увидеть ли врагов живыми, мертвыми ли?
Тропа вильнула за корявый старый дуб, и Годелот придержал коня, поднимая мушкет: тишина могла укрывать засаду…
…Но засады не было. Посреди тропы лежал арбалетчик. Разбитая голова была наполовину вмята в прелую листву, лоснящуюся темной влагой, лишь один глаз с тусклым удивлением смотрел куда-то в подлесок. Очевидно, он упал прямо под копыта скачущего позади всадника. У самой обочины, прядая ушами, паслась вороная кобыла. Видимо, пометавшись по лесу, она вернулась к месту, где потеряла седока. Чуть дальше на земле, мерно хрипя, билась еще одна лошадь, та самая, что первой налетела на предательскую тетиву. Морда была обагрена кровью, глаза мучительно выкачены. Спешившись, Годелот подошел ближе. Прямо под умирающей лошадью виднелось тело четвертого преследователя. Неловкая поза, выражение страдания на синевато-багровом лице – он вылетел из седла, и лошадь упала прямо на него… Это была нелегкая смерть. Подросток сжал зубы, поднял мушкет. Грянул выстрел, и лошадь вытянулась на земле.
Годелот обессиленно уронил руки, сжимавшие дымящийся ствол. Он убил четверых людей вот так, запросто, одного за другим. И эту несчастную, ни в чем не виноватую лошадь. Господи…
До боли сомкнув пальцы на горячем металле, он хрипло отчеканил, словно заклинание:
– Я не хотел. Я должен был. Я только защищал наши жизни! – В этот тяжкий, томительный миг, пытаясь оправдаться перед самим собой, Годелот не замечал, что всего лишь переходит тот неизбежный для любого солдата барьер, когда у ног лежит первый убитый. Кто-то увенчивает себя этой первой смертью, как наградой. А кто-то навсегда запоминает чувство совершенного преступления.
Сзади прошелестели шаги, остановившись неподалеку.
– Не убивайся, дуралей, – голос Пеппо был тверд и холоден, – у нас не было выбора.
Эта будничная фраза рассеяла гнет момента, и Годелот вздохнул:
– Верно. Только все равно тошно. Ты-то сам, когда ландскнехта давешнего пристрелил, что чувствовал?
– Ничего. Как клопа раздавил, – отсек Пеппо, и Годелот вновь ощутил, как тетивщик ощетинился иглами отчуждения, словно укрывая от посторонних
