утра он заплутал, потом вышел к ручью, пошел по нему, разобрался уже, куда идти… понимаешь, Шани? Есть прямая ложь, которую ты можешь увидеть, есть полуправда, есть недоговорки… вариантов много. Не стоит верить чужим, люди преследуют только свою выгоду.
Я медленно кивнула.
Да, я поняла.
Но ведь потом Мих меня не обманывал! Он меня любит, действительно любит!
– Если ваше знакомство началось со лжи, в нем и дальше добра не будет, – вздохнула мама, привычно отвечая на невысказанный вопрос. – Ради тебя мы не погоним нахала, дадим ему шанс. Но только ради тебя. Посмотрим, что он скажет.
Я расслабилась. Чуть-чуть…
– Пап, мам… Мих – хороший. Вы сами все поймете, честное слово!
Отец покачал головой:
– Посмотрим. Но не раньше семнадцати, Шани. Ты поняла?
Я поняла. Но… Недолго ведь осталось! Года полтора всего… ну, чуть побольше. Это же можно подождать? Не пять лет, не десять…
Правда?
С Михом я поговорить так и не смогла.
Корс, получивший от отца крепкую трепку, смотрел волком, мама неусыпно бдила за нами обоими, так что сбегать братик в деревню не мог, да и не побежал бы, а передать записку…
Мих читать не умеет. Кое-как, и то через слово.
Когда на второй день к нам в дом заявился староста Лемерт с супругой, дородной и серьезной Милавой, я как раз полола сорняки.
Хотела было разогнуться, пройти в дом, помочь маме, ну и послушать, интересно же… но мама так на меня глянула, что я прикусила язык.
– Вот только попробуй крутиться поблизости, – предупредила она. – Уши оборву. И чтобы сорняки, когда я вернусь, выполола, на двух грядках. Не сделаешь – неделю не сядешь. Поняла, Шани?
Мне розгой тоже доставалось, и в реальность угрозы я верила.
Но обидно же!
Вот за что они так со мной?
Мама ушла в дом.
Я сверлила взглядом открытые окна.
Далеко. Нет, не услышу… отсюда – никак не услышу, это если только под самое окно подобраться, тогда можно разобрать. А так – никак.
Я дернула из земли толстый осотовый хвост. Колючий, отожравшийся, налившийся соком. Сорняк поддавался, но плохо. Пришлось обхватить уже двумя руками и потянуть, медленно и со вкусом.
Обида сверлила словно жук-точильщик.
Вот почему они так?
Это ведь и меня касается! Меня, в первую очередь! А они… они…
Гады, хоть и родители… ы-ы-ы-ы-ы…
Слезы сами поползли по щекам. И когда это случилось…
На миг мне показалось, что внутри распрямилось… нечто. Словно прут вырвался из корзиночного плетения… а я и не знала, что внутри меня словно сетка. Хлестнуло, свистнуло, разрываясь, нечто внутри меня, и я… услышала голоса?
Я по-прежнему находилась на грядке, зло смотрела на дом и – слышала.
– …нынче будет хороший.
Эти слова произнес отец Миха. Наверняка. Я почти видела, как шевелятся розовые губы в окладистой светлой бороде, как он оглаживает
