было по уши влезать в долги, да еще связываться с банком. Молоток она видела – деревянный бочонок с ручкой. На выпуклой крышке бочонка аккуратно наклеен вырезанный из фланельки кружок – для смягчения удара.
Не оглушительное крэк, а глуховатое тук.
Хотя для них это удар не смягчило. Молоток-то видела, а вот кто новый хозяин, выложивший за дачу кругленькую сумму и заставивший всех прочих заткнуть рты, она и не знает. Сейчас богатства свои напоказ не выставляют, поэтому, разумеется, купил через подставное лицо. А сам нежится где-нибудь на Гавайях, пересыпая из ладони в ладонь – струйкой – горячий песок. Банкир! Воротила! Финансовый магнат! Впрочем, что гадать, если ничего уже не изменишь. Остается лишь одно: смириться с потерей и уж очень-то не отчаиваться. Как учил дед, воевавший в Китае – сводить крупные неприятности к мелким, а на мелкие не обращать внимания. Мудро!
Вот и позвала подруг, чтобы с дачей навек распрощаться. Без лишних слез, без бабьих стенаний. По-мужски – тем более что всем пришлось хлебнуть лиха с той поры, как процесс пошел, по словам Комбайнера, а затем Панимашь его ускорил. К тому же она распродавала весь этот дачный хлам и надеялась: может, подруги что-нибудь купят. Да она бы и бесплатно отдала – только бы своим, в хорошие руки. Тот же самый стол Орангутанг – берите. Будет память о деде, который вас девчонками на колени сажал и свои списанные генеральские фуражки на вас примерял (фуражка болталась на голове, и козырек доставал до подбородка).
Память обманчива и так быстро все смывает. Мемориальную доску на доме в родном селе Устиновка разбили, памятный бюст на бронзовом постаменте трактором выворотили. Будь он Устинюком – сохранили бы. Вон братец его быстро паспорт поменял на Устинюка и живет припеваючи. Ходит кум королю – этакий лихой бандеровец: любого москаля шашкой зарубит. Но дед паспорт менять никогда бы не согласился. Хоть на Украине родился и вырос, считал себя по отцу москалем, русаком, русским. Русским и в могилу лег – там, на Украине.
Наталья к нему на могилу когда-то часто ездила, но потом перестала. Противно. Дядя Петро, младший брат деда, хоть и на войне не был, приписывает все победы себе. Чуть ли не сам он Берлин брал и флаг над Рейхстагом водружал. Да и соседи на нее, москалиху, волками смотрят: быстро им всем мозги задурили.
Хотя подруга Наталия (не зря она на передней парте одна восседала), наслушавшись вражьего эха, западенцев поддерживает, нас же виноватыми считает. В чем именно, от нее не услышишь, но любы мы ей только виноватыми, осмеянными, посрамленными – иными она нас не признает. Уверена (свято убеждена), что самый великий срам еще ждет нас с Крымом, незаконно отторгнутым и самочинно присоединенным. И уж конечно же туда ни ногой. Вот в Киев переселилась бы охотно, если бы дали квартиру на Крещатике, а от Крыма нос воротит. Наталья однажды пригласила ее по наивности в Ялту. Так за это получила такую отповедь – аж во рту пересохло и руки задрожали. Едва помирились потом, и то лишь по старой
