для нее близкого, почти родного, которому она верила и с которым всегда считалась. Ей казалось, что на этот раз близкий человек ее не поймет и даже осудит, как осуждают тех, кто губит себя своими иллюзиями – в том числе и той, которую она принимала за любовь.
После смерти матери Жанна часто навещала ее подругу Полину Георгиевну Саксонскую (мать называла ее Полинька Сакс), жившую в Чертанове, на последнем этаже такого же грязно-серого вавилона, как и Жанна. Полине Георгиевне было трудно спускаться в магазин и аптеку, и Жанна приносила ей хлеб, картошку, лекарства, отказывалась от денег и оставалась поболтать, как это у них называлось, хотя болтовня могла сводиться к тому, что обе подолгу молчали, не желая повторять того, о чем уже было сказано.
Из этого молчания, ничуть их не стеснявшего, и родилась дружба, сводившаяся к тому, что сказанным они очень дорожили. Вернее, дорожила Жанна, поскольку не раз убеждалась в мудрости и проницательности (прозорливости) Полины Георгиевны, хотя та любила называть себя выживающей из ума, глупой и вздорной старухой, к тому же вечно простуженной и хлюпающей носом.
Вот и сейчас разговор начался с такого молчания, но не потому, что обе не хотели повторяться, а потому, что Полинька Сакс (Жанна мысленно ее так называла) явно почувствовала: в жизни Жанны произошло нечто важное и значительное, чего нельзя касаться просто так, мимоходом. Нужно непременно выждать подходящий момент, поэтому Полина Георгиевна начала с постороннего, с ничего не значащего вопроса:
– Ну, как твой француз? Или я уже путаю, и последним был, кажется, англичанин?
– Был да сплыл. И напоследок обвинил меня в том, что я его обворовала.
– Ах, мерзавец. Вот и водись с такими… Брось ты их, этих иностранцев. Все они засранцы, как говорил товарищ Сталин. – Полина Георгиевна любила словцом-то этак поозорничать. – Впрочем, я вру: не все, – спохватилась она. – Есть очень даже милые… Я тут однажды выползла на бульваре посидеть, воздухом подышать и познакомилась… с кем бы ты думала?.. с тайским принцем. – Полинька Сакс явно наслаждалась эффектом своего признания. – Он, окруженный раболепными слугами и служанками, под балдахином нашим бабкам проповедовал буддизм и дарил фигурки Будды.
– По-русски проповедовал? – спросила Жанна без всякого интереса.
– Да, он здесь учится.
– И что же они? Приняли новую веру?
– Приняли, уж очень он хорошенький, проповедник-то. Со смуглым личиком, как у Гюльчатай. Залюбуешься. И, наверное, богатый, раз все-таки принц, а не какой-то бомжара из подворотни.
Жанне вдруг стало интересно.
– А у меня тоже новый знакомый…
– Поздравляю. Кто же?
– Сразу-то и не скажешь. Как бы ты отнеслась, если бы он был?.. – Жанна загадочно возвела глаза к потолку.
– Ну, кем, кем? Официантом? Грузчиком? Дворником?
– Еще ниже…
– Господи, кто же там? Ну, не нищий же…
– Теплее,
