тебя пришел, батюшка Аввакум. В Даурах все трепетали предо мной, один ты перечил, к Богу о правде взывая. Сильнее ты меня, батюшка.
– Бог сильнее, Афанасий! Бог!
– Бог-то Бог… По-твоему получается. Постриги меня, как грозил.
– Опалы боишься?
– Боюсь, батюшка. Коли царь возьмется разорять, так разорит все мое гнездо. На сыне моем, сам знаешь, вины большой нет, на внучатах… Ты уж смилуйся, постриги меня.
Встал на колени.
– Не передо мною! – крикнул Аввакум. – Перед Господом!
Указал дланью на икону Спаса.
– Ему кланяйся!
Пашков на коленях прошел через горницу, у божницы поднялся, приложился к образу.
– То-то, – сказал Аввакум. – Постричь – постригу, с великою радостью в сердце. Но Фекла-то Симеоновна готова от мира отречься?
– У нас уговор. В один день пострижемся.
– Накладываю на тебя трехдневный пост, через три дня приходи.
– Нет, батюшка, – покачал головой Пашков. – Теперь же идем в Чудов…
– Не на конях, чай, скачешь, Афанасий Филиппович!
– На конях, Аввакум. На скорых… Поторопись исполнить пред Богом сказанное… За тобой скоро придут, дорога тебе дальняя. В Пустозерск. Слыхал о таком?
– Не помню.
Стал Аввакум бледен, поглядел на Анастасию Марковну:
– Собирайся, Марковна. – Посмотрел в глаза Пашкову: – Уж не радуешься ли ты, Афанасий Филиппович?
– Радуюсь, Аввакум, но душа моя плачет, Фекла Симеоновна слезами вся залилась.
…Когда Аввакум воротился из Чудова монастыря, его ждал все тот же Петр Михайлович Салтыков.
– Велено сказать тебе от великого государя. – Салтыков был строг, но говорил без норова. – Власти на тебя жалуются, запустошил ты церкви Божии, а посему отправляйся в ссылку. Велено тебе жить в Пустозерске, где полгода ночь.
– Стало быть, и день на полгода, – сказал Аввакум.
– Отче наш, Иже еси на небесех! – поднимаясь на ноги, захлебываясь слезами, зарыдал, как малое дитя, Филипп. – Да святится имя Твое! Аввакум, батюшка, о тебе Христос сказал: «Да святится имя твое». Эй! Царев язык, скажи своему царьку – про Аввакума Христос сказал: «Да святится имя твое!»
Филиппа перекорчило, рванулся, цепь лопнула, и бедный Салтыков побежал к двери, уроня шапку. Филипп настиг его одним скачком, поднял шапку, подал, кланяясь, тыча левой рукой в сторону Аввакума и жарко шепча:
– Да святится имя… его! Да святится имя… его, перед Господом.
Вечеряли. Слышно было, как ложки черпают сочиво, как рты всхлипывают, как перемалывают горох зубы.
Поели. Поблагодарили Бога за пищу. И все остались за столом, ожидая от главы семейства, что кому скажет делать. Аввакум молчал.
– Батюшка! – упала на колени Агафья. – Сходил бы ты в церковь, к Успению. Царю побегут и скажут, что ты у правила, он и смилостивится. Он отходчивый.
Аввакум
