Огарок свечи на столе. Спящую на его руке Денис. Умирающего брата Ажиля и сидящую неподвижно возле него Дэнис. Она держит руки на его груди, нескончаемо долго держит их. И Ажиль с трудом открывает глаза. Телегу, лежащую на ней связанную Дэнис. И снова перед ним ее лицо. Ее глаза. Их цвет не виден. Он знает, что они серо-зеленые. В них всегда видно глубоко спрятанное знание какой-то нечеловеческой боли.
– Рассвет скоро, – Оливер говорит глухо, тихо. – Я не смогу ничего забыть.
Он не кривил душой. Забыть пришлось бы многое. И его безумную радость, когда Дэнис нашла его беспомощного и отчаявшегося у реки, и его ужас, когда он оказался в ее доме, полном склянок и рукописных книг. Забыть мягкий утренний свет на ее лице и улыбку при пробуждении, ее прикосновения к нему и прерывистое дыхание в ночи. Забыть, что оба отступники, что самое легкое наказание для каждого – исключение и изгнание. Только будет ли оно легим для них? Тогда казалось, что через все можно пройти и все преодолеть, ведь в их сердцах негасимым светом горит любовь.
Оливер дрогнул после почти месячного заточения в монастырском подвале. Он даже мысленно не хотел возвращаться в то зловонное место, где он, прикованный к стене, день и ночь стоял по щиколотку в воде, где его наставляли на путь истинный через покаяние и очищение. От одной мысли о них тело начинало ломить, и словно вскрывались зажившие рубцы и ожоги. И в какой-то момент тогда боль застыла в самой высокой точке, но он оставался все еще в сознании, не в силах ни терпеть ее далее, ни провалиться в небытие. И в тот момент он произнес: «Каюсь… Признаю… Пощади…» До его сознания значительно позже дошло понимание им сказанного. И цена его спасения. И цена его слова и сердца, когда он постучал в дверь ее дома, сопровождаемый братьями по ордену.
Четыре негромких шага по влажному камню. Железный стон двери. Приглушенное падение засова в скобы. Эхо шагов в долго коридоре.
Она открыла склянку. Вдохнула резкий сладковатый запах.
– Благодарю.
Поднесла ее к губам.
Чтобы не случилось с ней в следующей жизни, как бы не пришлось искупать решение добровольно оборвать жизнь сейчас, главное ни коим образом не отречься от того, что она всю жизнь видела как свою дорогу и свой долг. Долг врачевателя. Дар врачевателя. Дар ведуньи. Да, она может упрекнуть себя в малодушии, в том, что принимает легкую смерть из рук предавшего ее. Что ж… Пусть так. Это не так важно сейчас.
В шуршании цепляющейся за шершавые камни ткани еле заметным всплеском упала на пол пустая склянка.
***
Она вернулась из своего полусна. Очертила «мышью» незатейливую траекторию по столу, чтобы разбудить заснувший монитор.
Посмотрела на экран, на фотографии с корпоратива в альбоме ВК. Люди в белых халатах из отделения скорой помощи. Что ж… Если ей дозволено служением искупить ее добровольный уход из жизни, она готова.
И оказывается их интерес друг к другу появился давно. Очень давно. И его
