поднял лицо навстречу приближающемуся Вавичу.
Произошло невероятное: вопреки воле прошедших лет надзиратель узнал Вольского. Впрочем, стружковое топорщенье верхней губы, точильным бруском огромный нос и смотровые ямы глазниц – негодная внешность для подпольщика.
Вдруг лицо Вавича раздвинулось широчайшей ухмылкой:
– А-а-а… Благодарствую за овощ, барин. С жёнкой и пекли, и кашу варили: объеденье! Только в следующий раз, как шутить вздумаешь, белорыбицу клади в пакет. Оченно белорыбицу уважаю. Да и не по чину мне теперь растительный подарок принимать. Проезжа-ай!..
Вольский как известняковый фараон уложил парализованные руки на оцепеневших коленях. А потом каменная маска растворилась улыбкой.
– Вот, Коля, человек за семь лет выслужился, а вы потеряли всё, что имели, – беззлобно и даже по-детски наивно сообщил Бугаев.
Вольский помрачнел, отвернулся. Спустя минуту буркнул через Бугаева Розанову:
– Вот, Василий Васильевич, из-за подобных реплик мы с Борей и рассорились.
– Здесь и сейчас это «устами младенца», – пробормотал себе под нос философ.
В пролётке на дне, под ногами, лежали шпаги.
– Мешает! – капризно сказал Боря, толкнув футляр каблуком. – И откуда они взялись?
– Знакомая ссудила. Так совпало, что давеча перчатку бросала одному поэту. Решительная девушка!
На вокзале Розанов черкнул на запавшем в карман фантике каракульку и сунул извощику:
– Завези-ка острия по адреску!..
– Э-э, барин, мне в другую сторонку, – сказал тот, ловко уклоняя руку.
Розанов возмутился:
– Плачу дополнительно!
– Трехрублёвочку? – равнодушно проронил извощик, высматривая в привокзальной толпе клиента посолиднее.
– Три целковых? Отчего так дорого? Сюда за шестьдесят копеек доставили!
– Ведь от вокзала ехать, барин, – будто дитю неразумному сказал извощик.
– Негодяй, фаэтонщик проклятый! – пыхтел Василий Васильевич, подымаясь на дебаркадер.
– Мы обрастаем багажом, – заметил нагруженный кардонкой меньшевик.
Они успевали на последний вечерний поезд.
Розанов вложил в ладонь меньшевику зелёненькую банкноту:
– Коля, возьмите билеты в первый класс.
Бугаев слонялся вокруг установленной на перрон кардонки, ковыряя носками туфель остывающий асфальт, а Василий Васильевич высматривал мужичка в красной шапке.
Вольский вернулся с тремя билетами и наблюдением:
– Оцените! – указал на полосу между железными путями. На порыжевшем от солнца газоне оранжево пучился комок жалко обмякшей резины.
Розанов прищурился, просеменил туда, где платформа обрывалась к двум устремляющимся в восточную бесконечность России стальным
