тысяч долларов, – Гольдберг открыл рот, – до Ашхабада час пути, я поймаю попутку в обратную сторону, – Эмиль угрожающе сказал:
– Это безрассудно. Я тебе запрещаю, ты мальчишка и ты…, – Витя взбросил сумку на плечо:
– Явка с повинной и чистосердечная дача показаний облегчит мою участь, – Лопатин улыбнулся, – я не выдам никого, кроме себя и, как я понимаю, давно расстрелянного Петренко. Все безопасно, месье Гольдберг. Делайте свое дело, а я сделаю свое. Будь, что будет, – юноша поднялся, – но я не оставлю отца в беде.
Пожав руки парням, Витя небрежной походкой пошел на шоссе.
Блестящие бараньим салом пальцы взялись за поджаристый кусочек мяса на кости. Окрашенный шафраном плов громоздился сытной горкой на казенной тарелке с потускневшей золотой каймой. Наум Исаакович причмокнул:
– Выше всяких похвал. Перед твоим отъездом старик запечет фазанов и сделает рыбу по каспийскому рецепту, – он налил себе шербета, – на острове Возрождения отлично готовят, но там кухня санаторная, здоровая, – плов посыпали ягодами барбариса. Кофе с дачи было никак не привезти, но Эйтингон велел дежурному сбегать в гостиницу «Ашхабад». В тамошнем баре варили кофе на песке:
– Армяне стараются, – он развалился в кресле, – вообще, милый мой, наши национальные меньшинства, как твоя Мария, – в кабинете они были одни, – истинно волки, смотрящие в лес. Взять хотя бы Салмана-хаджи, – он хлопнул ладонью по папке, – но я всегда догоняю своих врагов.
Труп старика, убитого, в, как выражались в документах, перестрелке с бандитами, лежал в милицейском морге. По бумагам Салман-хаджи работал ночным сторожем в дачном кооперативе «Копетдаг». Заметив разорванное пулей ухо старика, Наум Исаакович нахмурился:
– Я помню эту примету, – Саша велел составить справку. Убитый оказался всего на год младше товарища Котова:
– Ему не дашь и шестидесяти лет, – восхищенно подумал Саша, – хотел бы я в его годы так выглядеть. Энергии у него хватит на десяток молодых работников, – до революции Салман-хаджи учился в знаменитом медресе Мири Араб:
– Его отец был потомственным почетным гражданином, – хмыкнул Эйтингон, – чуть ли не самым богатым купцом в тогдашней Закаспийской области, – юноша Салман уезжал в хадж из России царской, а вернулся в страну, где победила революция:
– Здесь тогда еще не победила, – Наум Исаакович зачерпнул ложкой сладкого нишалло, тоже привезенного с дачи, – и парень сменил Коран на штык, – Салман-хаджи десять лет воевал в отрядах басмачей:
– Соратник Джунаид-хана, – Саша присвистнул, – я читал о нем, – Наум Исаакович кивнул:
– Ненавистник советской власти, самый жестокий из здешних басмачей, – после разгрома сил Джунаид-хана в начале тридцатых годов курбаши Салман, как его звали басмачи, получил десятку лагерей:
– Потом еще десятку, – Наум
