еще совсем молод, и жили они с сестрой душа в душу. Малолетние дети их Ванюша с Катенькой пока находятся на моем попечении.
Варя с мужем приезжали на похороны Захара Филипповича и очень поддержали меня в моих утратах. Варя жаловалась, что Леночка ее совсем забыла и на ее письма не отвечает, от этого она в тревоге. Я ее успокоила, сказала, что Леночка мне пишет исправно, а ей, видно, еще просто не собралась ответить. Нынче мы с Варей вдвоем ездили в новую Исакиевскую церковь, и теперь, я верю, что все недоразумения между нами остались позади, и мы станем добрыми сестрами.
Сообщила о кончине Захара Филипповича в Москву брату вашему Ивану Филипповичу и тетушке Дарье Даниловне, но отцу просила пока не говорить. Ему уже минуло семьдесят, и, как писали мне, здоровье его все хуже день ото дня. Хоть и недобрые у них с Захаром Филипповичем сложились отношения, а все нелегко человеку узнать о смерти родного сына…»
Петр Сергеевич закрыл глаза и откинулся назад. Захари умер. Нужно сообщить жене, но можно ли это при нынешнем ее состоянии? В сомнении князь скользил глазами по остальным доставленным курьером письмам. Так и не решив, как поступить, он взял лежавшее сверху и надорвал – оно было от Пети и дышало оптимизмом юности. После обычных приветствий сын писал:
««…Теперь скажу вам хорошую новость, батюшка. На той неделе господин Каннабих, который командует нашей конной артиллерией, и под чьим началом мы совершенствуем искусство вольтижировки, проводя смотр, объявил, что теперь на учениях мы будем стрелять не холостыми, а боевыми зарядами. При этом присутствовал его высочество Павел Петрович. Я должен был отрапортовать о готовности орудий, однако вместо этого доложил, что орудия не готовы к стрельбе боевыми снарядами, поскольку в орудиях имеются раковины, и это делает стрельбу опасною. Его высочество сильно разгневался, разжаловал меня из прапорщиков в рядовые и велел отправить под арест.
Вчера же мне было велено явиться к его высочеству, и я уже решил, что буду заключен в тюрьму. У его высочества находились два человека. Один из них был полковник Эйлер, а второго господина в штатском я не знал. На столе разложены были чертежи, какие они просматривали. Я стоял вытянувшись, и они разговаривали, не обращая на меня внимания, а потом вдруг Павел Петрович указал на меня и сердито сказал:
«Вот, сей молодец накаркал нам неудачу. А ну-ка, повтори, прапорщик, что ты там намедни твердил о раковинах в орудиях?»
Я был потрясен словом «прапорщик», потому что ведь меня разжаловали в рядовые. Но взял себя в руки и доложил, что раковины в орудиях не только делают стрельбу опасной, но и уменьшают дальность, а также ослабляют действие картечи. И еще, осмелился добавить, что, по моим наблюдениям, из-за несовершенства лафетов конные артиллеристы действуют медленней, чем следовало бы.
«Ну, что скажете? – обратился Павел Петрович к полковнику Эйлеру. – Молокосос этот смеет утверждать, что господин Гессе со своей задачей
