товарищ старший лейтенант Зобов, я передаю приказ при свидетелях. Вы сами понимаете, что будет, если противник прорвется… Вот и действуйте.
И командир батареи Зобов, чертыхаясь, выполнил приказ, а Кривоножко помчался к контратакующей группе – как замполит он обязан быть именно там, чтобы в случае нужды возглавить контратаку.
Однако в отличие от капитана Лысова он совершенно не думал о том, как он будет выглядеть в этой передряге. Его волновал батальон – ведь будучи комиссаром, он всегда думал именно о батальоне. И он понял, что возглавлять контратаку ему не стоит: бежать впереди контратакующих по траншеям – значит не возглавлять, а отрываться от людей: ни он ничего не увидит, ни люди не увидят его личного примера. И он сделал то, что подсказывал ему комиссарский опыт:
– Коммунистов и комсомольцев ко мне!
Их было не так уж много, коммунистов и комсомольцев, человек десять, но для цементирования группы и этого было вполне достаточно.
– Товарищи, противник хочет узнать, растянулись мы или нет, чтобы потом ударить. Сами понимаете: Сталинград, он и есть Сталинград. Поэтому в данном конкретном случае самое главное – наш ответ, наш удар должен быть стремительным, на одном дыхании: нельзя, чтобы фрицишки (он и сам не заметил, как произнес это несвойственное ему, но пришедшееся своим оттенком к месту словечко) не то что поняли, а даже почувствовали бы, что у нас тут слабинка. Ясно? Я иду с вами. Впереди – командир взвода и замполит роты. Надо, ребята, толкнуть так толкнуть! Чтоб у фрица косточки хрустнули. Силенки хватит – и седьмая атакнет, и комбат сверху навалится.
Вот это – смесь словечек высокого Сталинграда и понятное каждому (навстречу ударит седьмая рота, а сверху – комбат) объяснение тактической задумки контратаки – сразу подняло дух людей, изгнало колебания, в которых всегда гнездится страх.
Командир роты облегченно вздохнул: решение замполита освобождало его от ненужного и даже вредного в этих условиях двоевластия. Ему же нужно командовать всем этим участком обороны, вести людей в контратаку.
Когда взвод пошел вперед, Кривоножко вылез наверх, залег в посеченном кустарнике и осмотрелся. Он понял, хотя и не так быстро, как Лысов и Жилин, расстановку сил, оценил действия снайперов, которые стреляли неподалеку от него, и даже пожалел, что Жилин убежал к комбату (он ведь так и не знал, что Жилин все время стрелял). Потом он снова спустился в траншею и догнал взвод, кому-то помог, а кого-то попросту вытолкнул на поверхность, а потом, заражаясь яростью рукопашной, что-то орал, куда-то стрелял, двигался все вперед и вперед, ступая на что-то мягкое, податливое под каблуками…
Он видел, как немцы выскакивали из траншей, иногда волоча за собой раненых, но чаще просто убегая, видел, как иные из них падали, но в убегающих не стрелял – берег патроны для тех, кого мог встретить. Но – никого так и не встретил. Люди разделались с противником и без него.
И уж потом, пробегая
