Комбат как сидел боком к двери, а лицом к амбразуре, так и остался сидеть, искоса поглядывая на стоящего у притолоки Жилина. Поглядывал недобро и, кажется, недоуменно.
Дверь распахнулась, и командир взвода – рослый младший лейтенант – и невысокий, но крепко сбитый боец втолкнули в дзот человека с багрово-синюшным страшным лицом. Его коротко стриженная голова все время дергалась – он не то икал, не то пытался что-то проглотить. Когда его отпустили, человек мягко скользнул на земляной пол…
– Это еще что такое? – строго спросил Басин, обращаясь к младшему лейтенанту.
Тот вытянулся, но не успел ответить. Из-за спин появился Чудинов.
– Это, товарищ комбат… пленный. Немецкий пленный. Немцы его в плен взяли, но не дотащили. Он так с утра и лежал на ничейке, возле воронки. И мы, и немцы, видно, решили, что убитый. А он сейчас вот прикатился. Покатом.
Жилин смотрел на бойца и не мог его узнать – таким оплывшим, багрово-синюшным, страдающим было его лицо. Но он вспомнил белый кляп и заступился.
– Противник, товарищ старший лейтенант, захватил его в траншее, связал и забил кляп. Понятно, что в таком положении он не мог двигаться иначе как покатом.
Боец поднял тяжелую голову, в его узких заплывших глазах мелькнула благодарность, и он покивал – натужно и неясно.
– А вы откуда знаете такие подробности, товарищ младший сержант?
– Так я ж его отстреливал!
– Как это – отстреливали?
Жилин объяснил, и боец опять покивал, а Костя добавил:
– Я ж до воронки их допустил, надеялся, что он в воронку скатится и там долежит. А он, видите, хитрее оказался. Рисковее. Притворился убитым. – Подумав, добавил: – И то верно – из воронки червяком можно и не выбраться, и увидеть никто не увидит.
Боец снова покивал, и из его припухлых глаз выкатались слезинки. Он попытался что-то сказать, но слова слились в сплошное бульканье. Он покривился от боли и заикал сильнее.
Комбат поднял взгляд на Жилина, и тот, безмерно жалея этого так и не узнанного им бойца, сострадая ему, почему-то с обидой сообщил:
– Вам бы полежать связанным по рукам и ногам, да еще с крепким кляпом. У него ж отнялось все… Язык же завернут был… Корень загнут… а дышать как?
Странно, но Басин не удивился этому упреку. Он кивнул – понял, – выпрямился и приказал:
– Чудинов! Немедля санитаров. Медицине скажи, что я приказал прежде всего дать стакан водки. Пусть командир хозвзвода найдет. Утром разберемся. Раз живой – значит, очухается. – Он опять нагнулся к бойцу и извиняющимся тоном сказал: – Потерпи чуток… Наладится.
Боец пошевелился, покивал и, трудно подняв словно ватную руку, провел ею по багрово-синюшному, в буграх лицу. Все смотрели на него и с сожалением и с болью, и все ж таки с малой долей брезгливости – уж слишком нечеловеческим оно казалось; слишком неясной, опасно неясной становилась судьба бойца…
Комбат
