style="font-size:15px;"> Думы становились бесплодными, образовывая запутанные спирали. Максим вовсе не распутывал паутину, не стремился избавиться от нее и помчаться за клубком, чтобы тот привел к далекой и очень желанной цели. Он откладывал проблемы в задний карман, копил их, не ворошил больные места и боялся взглянуть в будущее, боялся принять решение и поставить точку, а где-то многоточие, или многое пересмотреть со стороны, дав понять себе и остальным, что он может все исправить, и сделает это обязательно, вот только нужно набраться духу. Он и не гнался за Ларисой и не силился поймать птицу счастья, не плыл по течению, а барахтался в болоте, и не переходил его вброд, застряв в раскосой коряге. Максим даже не упирался в нее, а лишь облокачивался, отдаваясь мутной глади.
От Фомина несло огуречным одеколоном и похмельным синдромом. Вредная Лариса не появлялась. Маликов устал ждать, достал из тумбочки вчерашнюю газету, раскрыл, полистал и выбросил, собрал вещи и вышел в коридор, завернув к водителям пожать руку Семычу, но тот уехал на очередной вызов. Он почти жил на подстанции, будто снимал здесь угол и специально не появлялся дома. Бошковитый Димка наоборот успел навострить лыжи.
Максим умылся под краном, вытер лицо салфеткой и обреченно побрел на остановку, собираясь заказать на ужин пиццу «четыре сыра» и записаться к стоматологу, чтобы заменить раскрошившуюся пломбу. Обитал он в Сокольниках. В гости никого не водил. Квартира досталась в наследство от покойной прабабушки, коренной москвички с дореволюционных лет, пережившей царя и советскую власть. Скончалась она от старости на девяносто пятом году в здравом рассудке, до смерти сама ухаживала за собой и вязала носки и жилеты, сидя на застекленном балконе. Последние годы она не бралась за спицы, а сидела в кресле-качалке и смиренным сфинксом смотрела на горизонт, за которым возводились высотки, пряча красное солнце. Ее сын, дед Максима, фронтовик и орденоносец, герой обороны Москвы и Курской дуги майор Иван Федорович Маликов, дошедший без единого ранения до Берлина, отошел в мир иной в конце девяностых после третьего инсульта. Жена Нина не оплакивала его, а приняла смерть на удивление трезво, ведь она знала колоссальную цену жизни.
Максим запомнил деда как балагура и компанейщика. В чулане хранился баян, на котором дед наяривал на свадьбах и юбилеях, пока пальцы не отказались нажимать клавиши. Бабушка Нина раз в месяц протирала баян влажной тряпкой, точно он был неотъемлемой частью именных наград, хранившихся в запертом комоде.
Перед юбилеем победы бесценные ордена и медали пытались украсть домушники. Они пробрались в квартиру и разбили в дребезги антикварную посуду, раскидали белье и наволочки, но упертый комод так и не вскрыли. Так и ушли почти ни с чем, прихватив скромную пенсию (по настоянию дочери бабка держала деньги в «Сбербанке»).
От бабушки Нины остался ее портрет работы неизвестного художника, черно-белые фотографии и золотые кольца. Драгоценные вещи перенесла к себе ее внучка, старшая
