Тимофеем крынку тёплого парного молока. Не переливая в кружку, Тимофей пил, Акулина стояла рядом, и он ощущал возле своего плеча её дыхание и хотел только одного – чтоб мгновенье это продолжалось вечно.
Ночь наступила тёмная, безветренная. На небе ни звёздочки. Всё тучами заволокло. Дождя тоже не было. Тучи тянулись от горизонта до горизонта, чёрные, высокие. Намаявшись за последние дни, прижавшись друг к другу так, что и водой не разольёшь, оба уснули.
Акулина проснулась первая. Перевернула другой стороной одежду Тимофея, сушившуюся на натопленной печи. Напоила корову и выгнала в стадо. Когда вернулась в дом, Тимофей стоял уже одетый.
– Пора, а то признают дезертиром.
– С кладбища-то зайдём ещё домой? – всё понимая, Акулина всей душой ещё пыталась отдалить минуту расставания.
– Нет, вишь, солнце уже высоко, а идти сама знаешь сколько.
Акулина подошла к висевшему на стене зеркалу в прямоугольной деревянной рамке, сняла прикрывающую его тряпицу. Провела гребёнкой по волосам, повязала на голову вчерашний платок, и они вышли из дома. Шли рядом, прикасаясь друг к другу руками.
На маленьком холмике ещё не просохла утренняя роса, и суглинок казался розоватым в лучах восходящего солнца. Акулина стояла, скрестив на груди руки, и не мигая смотрела на мужа, склонившегося над могилкой дочери, на соседние кресты и могильные холмики так, будто старалась запомнить на всю жизнь и это место, и это утро. Взгляд заволокла пелена, и сквозь эту пелену она увидела, как Тимофей развязал собранную ею котомку, достал нож, отойдя немного в сторону, нарезал пласты дерна, аккуратно обложив им могилку дочери. Потом одёрнул гимнастёрку, снял пилотку, перекрестился: «Прости отца своего, не смог тебя уберечь». Акулина моргнула, пелена солёными каплями покатилась по щекам. Тимофей развернулся и зашагал прочь, стараясь скрыть от жены нахлынувшие слёзы.
Акулина шла следом. За погостом они сравнялись.
– Я тебя провожу чуток.
На развилке, между дорогами на погост и деревенскую околицу, Тимофей остановился, взял её за плечи, поцеловал в щёку, лоб, нос (платок давно сбился), крепко прижал к своей груди.
– Иди назад, я вслед погляжу. А то буду душой болеть, как ты дошла. И жди, я скоро вернусь. Уж к половине срока подходит. Дослужу и вернусь.
Это была весна сорокового года.
Акулина вернулась домой. Постояла немного на крыльце и пошла к Устинье.
– Устишка, пусти ко мне Лёнку пожить. И тебе на один рот менее, и мне легше. А с Илюшкой водиться она к тебе будет прибегать. Да когда и ко мне его заберёт, ничего особого.
Когда Устинья родила свою первую дочь – по-рязански Лёнку, потом по паспорту Елену Тихоновну, Акулина была ещё не замужем, и Лёнку вынянчила она. Привязанность между ними была особая.
– Ну що ж. Приданое её не велико. Бог с вами.
Устинья понимала, как тяжело Акулине одной в осиротевшем доме. Да и с дочерью она не расставалась. Дома стояли рядом.
Каждое
