камеры послышался топот чьих-то сапог.
Узник пытался уговорить себя, что, вероятно, это идут не за ним. Ведь не его же единственного заточили в подземелье Храма! Здесь были и другие камеры с заключенными. Иногда до него доносились их стоны, несмотря на толщину стен.
Господи, сделай так, чтобы шли не по мою душу! – взмолился он.
Никанору было не более двадцати пяти лет. Это был образованный эллинист, товарищ Стефана. Его крестил апостол Петр и рукоположил его в диакона. Но если Дух Божий охотно подсказал ему слова для обращения его собратьев, то выдержать удары хлыста он ему не помог.
Убереги меня от этой чаши, Господи!
Шум шагов становился все ближе и внезапно затих. Никанор подумал было, что его мольба услышана Всевышним, но посетители уже стояли перед дверью его камеры. Клацанье замка заставило его вздрогнуть. Несчастный вжался в покрытую влагой стену, вспугнув крыс, которых здесь было более чем достаточно. В темницу вошли двое. Ослепленный на мгновение ярким светом факела, Никанор поднял руки в оковах, закрывая глаза, привыкшие к постоянной темноте, и задрожал, признав в одном из них своего истязателя.
Савл поставил перед ним табурет и положил на него кожаную сумку. Торжественно раскрывая ее, он вкрадчиво поинтересовался:
– А известно ли тебе, друг мой, что боль, которую испытывает человек, когда ему вырывают зуб, сравнима с болью, переносимой при родах?
Никанор почувствовал, как при виде хирургических инструментов, которые выложил палач, его захлестывает панический страх. Охранник Храма поднял глаза на свою жертву и, улыбаясь, продолжил:
– Беременная женщина вынуждена рожать. У нее нет другого выхода. А вот мужчина может избежать ненужных страданий. Кто ваш старший?
– Не знаю, – пробормотал узник. – Я клянусь!
Истязатель кивнул своему телохранителю, и тот стал за спиной Никанора. Рукояткой хлыста он заставил несчастного открыть рот, прижимая при этом его голову к своей груди, чтобы она не двигалась. Савл взял щипцы и, как ни в чем не бывало, спросил:
– Ну, с чего начнем? С резца, клыка или молярного? Я оставляю право выбора за тобой.
Никанор затряс головой и, задыхаясь, что-то промямлил. Охранник нагнулся к нему, прислушиваясь:
– Я тебя не понимаю, ты что, не можешь говорить внятнее?
Но в ответ на его вопрос послышалось лишь что-то нечленораздельное.
– Ну, как знаешь. Видимо, выбор придется делать мне самому.
Щипцы уже приблизились к челюсти, но в этот момент губы несчастного сжались в попытке не допустить их к зубам. Савл отвернул губу и выдернул у истязаемого верхний резец.
Невыносимая боль пронзила Никанора. Никогда ранее он не испытывал подобных мучений. Эхо его стенаний металось под влажными сводами камеры.
– У тебя остается еще тридцать один шанс сказать мне правду, – съехидничал Савл, бросив окровавленный зуб в оловянную чашу. – Но я бы на твоем месте все рассказал немедленно, поскольку страдания твои будут лишь усугубляться.
Палач
