нечленораздельное. Мы вскочили, настороженные, готовые немедленно скрыться в пещере.
– Каспар! – кричал Ронсед, – Каспар, нас предали! Нас бросили здесь! нас просто бросили! Оттуда видно все как на ладони.
– Что видно? Откуда? Успокойся и расскажи, что ты там увидел,– попросил его командир.
– Вы видели, где я лежал на спине? Я понимаю, это запрещено, но мне давно хотелось узнать, что было видно с капитанского мостика «Шарлотты» в тот злосчастный день. И я лежал примерно на том же самом месте, где стоял на якоре наш корабль. Лежал и смотрел туда, откуда на нас налетели казаки. И увидел, наконец, темную точку, которая приближалась, то появляясь на пригорке, то исчезая в низине. Вначале трудно было понять, что это такое, но после отчетливо стало видно – это был всадник. Каспар, один единственный, который ехал довольно долго. Я наблюдал за ним целых пятнадцать минут, и за это время он едва ли проскакал половину пути. Каспар! Один всадник был виден с того самого места, где стоял корабль. А ведь к нам мчалась сотня! Целая сотня, Каспар, пыль от такого отряда наверняка была видна за целую милю. – Лицо матроса побледнело, и он продолжал, хлебнув из фляги воды. – Дорога к нам одна, я видел ее с нашего борта, когда подходили к берегу, другой нет. Значит, казаки двигались к нам, если не около получаса, то двадцать минут наверняка! Для того, чтобы сесть в шлюпку и причалить к судну нам даже пяти минут предостаточно. Но мы их не видели! Почему? Нам на берегу ничего не было видно; одни набирали меха, другие таскали их к шлюпке, и видеть могли только эти камыши да отмель за ними. Те, шестеро в шлюпке, когда шли к берегу, сидели к нему спиной, где, как известно, глаза не положены; двигаясь же к судну, могли созерцать лишь кучу мехов, сваленных перед ними. Грузились мы с борта, откуда вообще ничего не просматривалось, кроме внутренней палубы. О тех, кто внизу таскал воду в трюм говорить нечего, кроме неба – ничего. Кто же мог все видеть, скажите мне, кто?! – Бледное до сих пор лицо Ронседа начинало набирать пунцовые тона. – Сигнальщика с мачты отправили вниз, таскать меха. Зачем? Без его помощи мы бы справились на полчаса позже. Кто один мог видеть летящих к нам казаков? Кто стоял на мостике и обязан был смотреть вокруг, потому что мы на войне, вдобавок в глубоком тылу у неприятеля. И он, наверняка, все видел!
Мы все отчетливо представили себе нарисованную Ронседом картину: все таскают меха с водой, все заняты настолько, что даже вверх глянуть нет времени, а на мостике стоит один человек – капитан Самуэль Дюбуа, мой дядя. Человек, который видит приближение врага и молчит. Но почему?
– И это все из-за него, этого сопляка! – взревел окончательно налившийся кровью Ронсед и скрюченными пальцами указал на меня, – Самуэлю нужно было, чтобы он остался здесь! Во Франции он претендент на наследство. Я убью его! – Он вытащил нож и, размахивая им, двинулся в мою сторону. В ответ я выхватил пистоль, взвел курок и направил ему в голову.
– Еще
