и постепенно выдавили из дома. Возвращаться к матери ему не хотелось, и настала его очередь снимать комнату у тетки Фалалеева на Каменном острове. Это был необычный дом и необычная семья. Дед Андрея был адвокатом, который в свое время оказал неоценимую услугу Ленину, и тот подписал мандат или какой-то другой документ, согласно которому дом на Каменном острове навеки оставался за этой семьей. Все было бы ничего, если бы внук адвоката Андрей не оказался бы одиозной фигурой. Будучи студентом филфака Университета, он организовал у себя дома натуральный клуб, в который постоянно приходили американские профессора, а иногда и целые группы иностранных студентов. Это не могло не вызвать протеста со стороны Комитета, который предпринимал попытки выселить это семейство из дома, но волшебный талисман, который хранили старушки, защищал их ото всех нападок. Таким образом, поселившись там, Боб одновременно получал доступ к общению с большим числом иностранцев и ставил под удар все наше предприятие. Но никто из нас в то время не чувствовал никакой опасности, поскольку, хоть все и знали о всемогуществе Комитета, никто из нас персонально не испытывал на себе его давление. Дом отапливался дровами, и в комнате, которую Боб снимал, было достаточно холодно, а Боб топил с неохотой. Поэтому, пока не стало тепло, мы там редко бывали и почти не репетировали. Но к весне мы все постепенно перекочевали туда и немного активизировались. Однажды к Бобу зашел некто по имени Андрей Тропилло с предложением записать альбом в его студии. Мы познакомились, но до записи тогда дело почему-то не дошло.
Той же весной мы предприняли еще одну поездку в Тарту по приглашению Светы Геллерман. Мы с Бобом, Михаилом и Майклом Кордюковым впервые отправились в путешествие на «своем» транспорте – на «москвиче» нашего нового аппаратчика Владика Шишова. Владик работал с Файнштейном в Онкологическом институте и был рок-интеллигентом и мачо-мэном. Зарекомендовал же он себя в качестве такового, продемонстрировав наивысочайшие качества роуди. Мастерски управляя машиной в клубах табачного и не только табачного дыма, он на ходу одной рукой открывал нам бутылки с «Алазанской долиной», которые почему-то не удавалось открыть никому из тщедушных музыкантов. Я уже толком не помню, что произошло в Тарту, поскольку всегда что-то происходило. Мы сыграли на фестивале в Тартуском университете, причем были единственной русской группой, и наше выступление осталось незамеченным. А на следующий день мы выступали на открытой площадке на Ратушной площади. Было ужасно холодно, не было времени ни настроиться, ни разыграться, и действовать надо было очень оперативно. У меня пальцы сводило от холода, и я не знаю, что я там наиграл, но было колоссальное возбуждение и масса новых ощущений. Мы все еще находились во власти грез о Вудстоке и других фри-фестивалях и с каждым таким опытом приближались к вожделенной мечте. Прибалтийские фестивали
