дыхании разъедало глаза! Так пахли только мужчины, постоянно околачивающиеся у пивнушки! А это плохо, очень плохо! Она кое-как дотащила бабушку до кровати и уложила, как смогла. После села на пол и закрыла лицо трясущимися руками – в восьмилетней девчонке больше не осталось сил, и руки, и ноги дрожали, она вся вспотела, на лбу испарина, а сердце вырывается из груди. Она приказала себе думать, что бабушка просто заболела, ей нездоровится, и она помогла ей прилечь. Завтра должно все закончиться! Но «болезнь» растянулась на несколько дней. Бабушка Зоя не была буйной, когда выпивала; она была опасной, и тогда точно всем в доме места мало становилось. Ее память выкидывала трюк, возвращаясь к тем далеким годам, когда она еще не была замужем за дедом Алексеем, когда еще были не потеряны ее дети. Она говорила и говорила, бесконечно и бессвязно, жонглировала словами из разных временных отрезков и вспоминала то, о чем лучше всего забыть навсегда. Именно в такие мгновения Милена узнавала о себе, о своем имени и о своем происхождении, и правда зачастую не приносила удовлетворения, а приносила нестерпимую боль и глубокое сожаление. Во второй раз Милена оказалась проворнее и умнее – сумела найти небольшую фляжку с бражкой по запаху, словно поисковая собака, в шкафу с верхней одеждой. Бабушке об этом не сказала, решила пока попридержать знание при себе, да посмотреть, что будет дальше. А дальше произошел третий раз… Девятилетняя Милена еще пока не догадывалась, что дальше все будет только хуже и хуже, а тем временем она на себе тащила пьяную бабушку, потому что толку от деда Алексея совершенно никакого – он себя-то не каждый день вспоминает, – и укладывала в холодную кровать, по-тихому ненавидя ее за это. Затем шла на кухню, закатывала рукава на детском свитерке и принималась готовить ужин. И во время готовки опять же по-тихому благодарила бабушку, что научила ее дружить с кухней.
– Готовь, готовь! – раздавался бабушкин голос. – Я же вас всех кормлю! А, забыла, Миленка? Кто тебя кормит?
Милена молчала.
– Молчишь? Ну молчи, молчи! Мать твоя тоже молчала, когда не надо было! А вот папаша твой, чтоб он перевернулся! Чтоб ему пусто было! Пусть ждет меня в аду, я его там найду! А, Миленка? Слышишь? Твоего папашу я найду!
Или же: если бы не ты, Миленка, мать твоя живая была бы. Слышишь, Миленка? Мать живая была бы!!!
Последнюю фразу она повторяла чаще всего. С оттенком укора и презрения. Слышишь, Миленка, живая!!! Это значит – она виновата, что мать умерла. И никто другой.
Ужинают они вдвоем с дедом Алексеем, потом она укладывает спать и его. А тем временем бабушка Зоя кричит из своей спальни, что Миленка, паршивка такая, бабушку родную не кормит! Я же вас всех кормлю! И шмотье ваше стираю! И дом убираю! И жопу твою, Миленка, мыла и ползунки обоссанные стирала! А, Миленка, паршивка, будешь меня кормить? Когда она приходит к ней с наполненными тарелками, та недовольно фыркает и говорит, что
