в войсках каждый знает свое место. В училище надо попробовать все. Для это существует слово ротация. Кроме нас, наших командиров взводов и батарей на учение взяли несколько бывалых солдат из взвода обслуживания. Офицеров-преподавателей не брали, как «нестроевых». Так как в перспективе все курсанты собирались стать командирами, полковник ставил задачу не в кругу офицеров, а перед общим строем. Нам предстояло совершить марш в район артиллерийского полигона, занять позиции, привести технику в боевую готовность и ждать дальнейших указаний.
Минут через пять мы уже тряслись по не очень ровному из-за наледи шоссе, почти в полной темноте, нарушаемой искрами света, – сквозь щели по краям задней полости, рваных звездочек дыр в брезентовых «сводах» и милых сердцу, согревающих курсантские души сигаретных огоньков.
Мы сидели на скамьях вдоль бортов. Между нами, посредине кузова стояли большие и малые зеленые ящики с оборудованием, ЗИПом и мудреными допотопными приборами. К одному из них, согласно расчету, я был приставлен. Его устройство было элементарно. Представьте себе цилиндр, по которому красным нанесена кривая линия высоты. Цилиндр связан кабелем со станцией орудийной наводки и поворачивается когда изменяется наклон антенны локатора. Оператор станции по телефону сообщает дальность до цели. Я устанавливаю эту дальность ползунком, скользящим вдоль цилиндра, и на пересечении с красной линией громко считываю высоту цели, зависящую от дальности и углом между горизонтальной плоскостью и направлением на цель.
Всем, кровь из носа, нужна высота, чтобы понять, что за цель: то ли разведчик, то ли штурмовик, то ли пикировщик, то ли сбросит десант, то ли будет бомбить.
Конечно, настоящие приборы управления артиллерийским огнем задают направление орудийным стволам. Одни из этих приборов сейчас едут прицепами за тягачами, другие смонтированы прямо внутри станции орудийной наводки. Я же мотаюсь со своим ящиком – как с костяшками бухгалтерских счет, на случай, если набитое электроникой оборудование, вдруг, выйдет из строя.
Мороз – градусов двадцать. Снаружи, за брезентом – ветер и снег. Внутри, на тесной скамейке, под тонкой, как будто бумажной, шинелью не только холодно – просто больше невозможно терпеть. Мерзнут руки в перчатках, ноги в сапогах, спина и все тело, а главное душа, потому что – никакой надежды согреться. Уже скоро мы будем на месте. Нас выгонят на ветер и мы будем долбить мерзлый грунт, как бы для того, чтобы укрыть технику. И вот уже колонна замедляет ход. Там, за брезентом, раздаются команды, слышатся крики и мат – машины разводят по своим местам, а мы сидим примерзшие к деревянным скамейкам в мрачном коконе подступающей смерти. Кажется, до утра теперь не дожить. Мука такая, что окоченевшими губами молю: скорей бы уйти! Скорее – на ветер, в бесчувствие! И скоро распахивается задняя полость. Огни фар ослепляют, и взводный хрипит, он всегда хрипит: «Взвод стройсь! Быстрее! Быстрее! Ну что ты, как…!» Кто-то не устоял на закоченевших ногах и свалился из кузова в снег. Взводный
