О ту зиму, кою ты гостил у моего отца, невинно убиенного ныне, – сделав упор на трех последних словах, гость Константина перекрестился и продолжил, – ты тоже много чего рек. Тогда я и впрямь поверил, что от всего сердца слова твои идут. И про то, что которы[45] и при наши надлежит уладить, и что сам князь Глеб пуще всего о том же печется, и… Да что там о пустом, – досадливо махнул рукой он. – Получилось же вовсе не так, как тобой было обещано. Скорее обратное. А ведь отец поверил… – Ингварь скрипнул зубами, но после недолгой паузы нехотя произнес: – Опосля батюшка совет со мной держал, ехати ему али нет. Я ж, дурень, сказал, что будь моя воля, то тотчас свое согласие на такую встречу дал. Как знать, кабы не мои слова, то, может… – Он, не договорив, умолк.
– Я понимаю тебя, – вздохнул Константин. – Тяжко все сие вновь и вновь в памяти крутить. Оставь. Тех, кто ушел на небо, уже не вернуть, и не о них ныне речь. Ты – князь, а значит, тебе в первую голову надо беспокоиться о живых.
– А я даже не смог его в последний путь проводить, – никак не мог отойти от тягостных воспоминаний Ингварь.
– Хочешь, нынче же выедем в Рязань? Туда да назад – за седмицу обернемся, коль подольше погостить не захочешь.
– В порубе, – саркастически добавил Ингварь.
– Ну зачем ты так? Княжеское слово – золотое слово. Оно должно быть крепче булата и цениться дороже золота, – с укоризной отозвался на язвительную поправку Ингваря Константин.
– И это ты тож в ту зиму нам рек, – не унимался тот. – Вышло же…
– То не по моей воле вышло. То князь Глеб так восхотел. За это сатана и забрал его к себе в ад.
– И опять скажу: ты в плетении словес умудрен вельми. Я в оном пред тобой, аки кулик пред орлом. Но от слова мед во рту у меня слаще не будет. Ныне тебе надлежит еще чем-то слова свои баские закрепить, дабы вера им была. Иначе… – Ингварь беспомощно развел руками, красноречиво показывая, что, мол, и рад бы я тебе поверить, да не могу.
– А то, что я, вместо того чтоб навалиться на твою рать всей своей силой да тебя вместе с воеводами полонить, речи веду о прочном мире меж нами – не закрепление моего слова? – начал потихоньку злиться Константин.
– То ты своих воев жалкуешь, – проницательно заметил Ингварь. – Пускай супротив моих их вдесятеро мене лягут, но ведь лягут. К тому ж после такого тебе уж и вовсе боле никто не поверит.
– Воев своих, стало быть, я жалею, а родичей не пожалел? Что-то тут я… – Константин запнулся, не зная, как перевести на язык тринадцатого века простейшее выражение «логики не вижу», но Ингварь и так все понял:
– Вои твои, вот тебе и жаль их, а батюшка мой хучь и братаном тебе доводился, но был для тебя уж больно опасным соперником. Опять же, Ольгов, кой у нас Глеб Володимерович отъяша, еще до Исад к тебе в володение передан бысть, одначе ты оный град под свою длань прияша и ворочать батюшке мому и не мыслил.
– И снова ты за свое, – вздохнул устало Константин. – Чего же ты хочешь?
– Дабы
Ссоры.
