с собой на Рязань поведу. Да не токмо дружину, но и новгородский полк мыслю прихватить, потому как негожее там творится.
– А я-то думала, что ты ныне Галич непокорный в мыслях держишь.
– Да бог с ним, с Галичем этим, – беспечно отмахнулся Удатный. – Подождет он, никуда не денется. Успею угорского королевича оттель выгнать, а сейчас поважнее дела имеются. Слыхала, поди, что там на украйне земель русских стряслось?
– Как не слыхать. Ужо две седмицы[14] весь Новгород, почитай, токмо о том и говорит. Да и ты мне последнюю грамотку от князя Константина показывал, чла я ее. А ты, стало быть, сызнова о правде печешься? – печально вздохнула Ростислава.
– Надо ж кому-то, – проворчал Мстислав Мстиславич, которому в этот миг пришло на ум, что на душе у него, скорее всего, неспокойно как раз из-за Рязани.
Дело-то даже не в ней, а вообще – ну сколько ж можно?! То в Киеве творится бог весть что, то в Галиче, то у Всеволодовичей, а теперь вот еще одно к ним добавилось. Неужто у князей ныне вовсе ни стыда ни совести не осталось, коли они вот так-то?!
– А меня, значит, попутно… – задумчиво протянула Ростислава, прерывая тягостные раздумья отца.
Лицо ее слегка омрачилось, но длилось это недолго.
«А ведь ежели не поедет батюшка на Рязань, тогда и меня… попутно… не повезет, – мелькнуло у нее в голове. – Ежели не поедет…»
Она покосилась на князя и тихонько осведомилась:
– Одного я токмо в ум не возьму. Когда ты прямиком с моей свадебки на Чернигов подался – тут все ясно. Святославичи Мономашичей забижали – негоже такое спускать. К тому же Мстислав Романович, что на Смоленске сидел, братом тебе двухродным доводился. И когда ты с Галича вернулся, чтоб за свой Новгород вступиться, да на Ярослава с Юрием пошел – там тоже все понятно.
Что именно, она вновь уточнять не стала. Ни к чему свой срам лишний раз прилюдно выставлять. Хоть и отец родной, ан все одно. Вместо этого далее свою ниточку потянула:
– Ты за старину вступился, Константина на Владимирский стол усадил, порядок должный навел, чтоб средь суздальских Мономашичей тоже все по дедовым обычаям было. А вот ныне я в толк не возьму: чай, в Рязани Святославичи грызню учинили. Так почто тебе туда лезть?
– Ежели бы черниговские али с Новгород-Северского княжества – тогда и впрямь чужие, – возразил князь. – А с теми, что на Рязани, я в родстве, потому и болит у меня душа. Никогда еще братоубивец на столе княжом не сиживал. Лучше помереть, чем неправду терпеть.
– Ан тут запамятовал ты малость, – деликатно заметила Ростислава отцу.
Ну не говорить же ему: «Батюшка, ты хоть одну харатью[15] за свою жизнь читал ли?»
Нет уж, тут тоньше надобно, чтоб, упаси бог, не обидеть. Лучше про плохую память сказать. Она – дело житейское. Для воина зазору нет предание далекой старины подзабыть.
– Еще
Седмица – неделя.
Харатья – квадратный кусок бараньей или козлиной кожи, вываренной и выскобленной, на которой в то время писались документы и книги.
