чем жена», – подумал он, вспомнив встречу прекрасной незнакомки и маркиза.
Если Монжёз и ошибся насчет привязанности к нему жены, то он сказал чистую правду, назвав доктора Морера красивым мужчиной. Высокий, хорошо сложенный, изящный брюнет, Морер показался Либуа настолько привлекательным, что у него невольно зародилось подозрение.
«Не любовник ли это маркизы?» – задавался он вопросом.
Ему вспомнилось все то, что маркиз говорил об угрюмом характере доктора, о его глубокой печали, о мрачной озабоченности, которая, казалось, не покидала его ни на миг и которую маркиз приписывал угрызениям совести.
«Действительно, на его лице нет и следа веселости. У него похоронный вид», – решил Либуа.
Его воображение разыгралось, и при воспоминании о том, что рассказывал маркиз про холодность, с которой доктор принял известие о самоубийстве отца маркиза, Либуа подумал: «Не был ли Морер прямой или косвенной причиной смерти?»
Пока все эти мысли мелькали в голове художника, Морер ответил на приглашение маркиза.
– Никак не могу, – нерешительно произнес доктор, избегая взора маркизы, которая, безмолвная, неподвижная, с плотно сжатыми губами, не спускала с него глаз.
«Неужели она и вправду невзлюбила его?» – подумал наблюдавший за ними художник.
После минутного молчания Морер прибавил:
– Я даже попрошу у вас позволения немедленно оставить вас, потому как должен уехать, а приготовления к отъезду еще не окончены.
– Как вам угодно, – уступил маркиз.
В эту минуту приблизился слуга.
– Что нужно? – сухо спросил маркиз, делая несколько шагов навстречу лакею и таким образом отдалившись от доктора и госпожи Монжёз.
Между тем доктор низко поклонился маркизе, которая также ответила ему поклоном.
«Решительно, они терпеть друг друга не могут!» – подумал живописец при виде этой холодной вежливости.
Вдруг он насторожился. Губы маркизы зашевелились. Она тихо произнесла два или три слова. Либуа инстинктивно перевел взгляд на маркиза, чтобы понять, заметил ли он что-нибудь. Но маркиз слушал лакея. Тот доложил:
– Господин Пишевиль желает видеть господина маркиза.
– Пишевиль, старший клерк Ренодена? Он принес мне известия о своем мошеннике хозяине? – вскрикнул Монжёз.
– Он говорит, что принес бумагу на подпись господину маркизу.
– Хорошо. Попроси его подождать. Я только провожу доктора и сейчас же явлюсь к нему.
Когда Морер удалился, художник, внимательно наблюдавший за ним все время, подумал: «Этот доктор – сама таинственность!» Из-за того ли, что` прошептала Мореру маркиза, или из-за прозвучавшего имени Ренодена, только доктор вдруг побледнел и задрожал всем телом.
Маркиз, отойдя шагов на двадцать, остановился, обернулся и крикнул жене:
– Позаботься о моем друге, о Либуа! Пусть он займет комнату,
